Откровения влюбленного матроса

– Ты чё, Вась, вся страна теперь так живёт, – резонно оборвал Артур мои благоразумные речи. – Клети на ползимы хватает, а там, может, и конец жизни придёт. Зачем суетиться?

Обитатели бомжарни ленились ходить ночью во двор по малой нужде. Для общего пользования стоял благоухающий мочой стиральный цинковый бак, который от струй то и дело колоколом гремел на весь дом. Женщины такого же пошиба, что и бомжи, не обращали внимания на шум. Им самим приходилось пользоваться услугами этого бака. Тут звук струй был другой, более музыкальный и застенчивый.

– Закрой сифон и поддувало, – орал из-за ширмы Артур.

Наутро содержимое бака с шиком выплёскивалось прямо с крыльца и появлялась жёлтая ледяная горка, которая в течение зимы вырастала в устрашающий айсберг.

Кормилицей бомжей была свалка, с которой они питались, одевались и даже добывали товар, который можно было продать на базаре. Курево, правда, приходилось мастерить из чинарей, которые сушили, шелушили и в случае большой нужды делали самокрутки. Вполне надёжное халявное житьё получалось.

– Вон в секонд-хенде за килограмм штанов сотник сдерут, а здесь бесплатно, – говорили непривередливые бродяги.

Конечно, Артур занимал почётную широкую кровать, заправленную неизвестно когда стираным посеревшим постельным бельём. На стене висела широкополая знаменитая чёрная шляпа.

Постояльцы гнездились на кинутых на пол соломенных тюфяках, спали, закутавшись в свою одежду. Ночью раздавался многоголосый храп со свистом и стонами. Стоял в доме затхлый запах беды и нищеты, людей, обидевшихся на жизнь и плюнувших на себя.

Бывал я в этом доме. Принимали там с радостью. Когда замечали в твоих руках бутылёк. Радость удваивалась, если ёмкости оказывалось две. И тогда ты становился дорогим, почётным гостем.

Той ночью я бежал со своим горем к Серёге с Томой, но у них уже был погашен свет, а в Артуровой бомжарне окна призывно светились и, конечно, я с двумя бутылками водки был принят на «ура».

Попал я в самый разгар бомжовского тщеславия. Вынимали они из полиэтиленовых мешков свою дневную добычу: съестной дрязг и какие-то пузырьки, чашки, тряпки.

Благостный старичок Федотыч по-детски хвалился находками, выброшенными в баки: перочинный ножик без одного лезвия, гнутая мельхиоровая ложка, красивая фарфоровая чашечка с отбитой дужкой. Он был счастлив. Для него день выдался удачным.

Очкастый лохматый мужик Яков Князев по кличке Философ, выставляя аптечные «паровозики» с настойкой шиповника, возмущался, что нигде не смог сбыть три пачки собраний сочинений классиков марксизма.

– Да, на марксизме теперь не наживёшься, – откликнулся Артур.

Узнал я Борю Буркина – бывшего спортсмена, могучего детину с курносым бульдожьим обличьем. Он ещё недавно был, по его словам, дворецким у олигарха и сносно жил в дворницкой. Раз в неделю хозяин звонил, заказывал баньку по-белому, берёзовых дровец под шашлычок. Оговаривался: «Девок везу, так что исчезни».

Олигарх когда-то был тоже спортсменом, но не таким одарённым, как Буркин. Боря был известный в Курье лыжник, футболист, боксёр, в общем, разрядник чуть ли не по всем видам спорта. Один гость олигарха не узнал в задержавшемся на даче истопнике чемпиона по лыжам и начал обзывать его Квазимодой и вообще подонком. Он не знал, что Боря был ещё и боксёром. А боксёры – народ самолюбивый, и от удара Буркина гость оказался под столом. Шофёры, конечно, измолотили его, а олигарх выгнал из дворецких, и оказался Боря на постое у Артура.

Бомж по кличке Прокурор, когда-то работавший секретарём районного суда, выкладывал на стол свою долю объедков и нудно жаловался, что раньше пред ним трепетали, а теперь даже не узнают, потому что теперь он для них «хуже обгорелой спички».

– Да теперь мы и нашим, и вашим за копейку спляшем, – невпопад вклинился оптимистичный старичок Федотыч и вдруг изрёк про меня, – а у тебя поперёк лба написано, что ты интеллигент. Но ты простецкий,а не ушлый.

Вот и провидец появился в Курье.

Яша Князев даже в звании был повышен. У нас в совхозе он работал просто скотником, а теперь за любовь к рассуждениям был произведён в философы.

– Я предлагаю, – поднял Философ закопчённую алюминиевую кружку, – выпить за валенки.

– Может, лучше за сапоги? – предложил Артур, выходя из-за ширмы со своим персональным фужером. Фужер был напоминанием о красивой жизни. – Что-то ты, Философ, в тостах не секёшь.

– Я в том смысле, что все мы в России валенки простодырые. Это не обутки, а характер.

– Да вы что, мужики, разговоры разговариваете,– вмешался Боря Буркин. – Есть ведь простой тост: за тя, за мя. Я пить здоров, мой нос багров.

Больше он тостов не знал.

Страждущий спора и потасовки Буркин перекинулся на меня:

– А ты чё с дохлой рожей пришёл? Где тост?

– Трактор спёрли у меня.

– Ну да, это причина, – подтвердил Боря и поманил меня пальцем, согнутым в крючок. – Шваркнем.

– Эх, пить так пить, – сказал котёнок, когда несли его топить, –бесшабашно согласился я.