Откровения знаменитостей

— В романе много сцен плотской чрезмерности. Вам хотелось понравиться читателю? Или все-таки писателя вела более философская и психологическая мысль?

— Все мои сочинения изобилуют сексуальными проявлениями любящих людей. Я не ханжа. Умею это делать, не вызывая читательского отвращения. О плотских удовольствиях пишу с любовью к женщине. Считаю: в женщине лежит все чувственное начало мира, оно ярче выражено в ней, чем в мужчине. Практически все мои книги написаны о непостижимости женского начала. Мужчина лишь пыжится к такому же чувственному восприятию мира. Женщина любит заниматься собой — пусть это будет спорт, косметика, поход в магазин. Но главное, чтобы не было пустых глаз. Она это делает не для себя — для мужчины.

— Помню откровения вашего героя, монаха-схимника, из романа «Русское стаккато — британской матери»: «Бог создал человека для жизни и любви. Соитие — это венец любви человеческой, самой богатый подарок Господа».

— (Засмеялся.) Остается только соитие. Господних подарков все меньше и меньше. Или мы их просто не замечаем. Господь нам дает, а мы морщимся и отбрыкиваемся: «Зачем это нам? Это же так сложно». Притерлись к обстоятельствам давно. Жизнь спокойна, и никуда не надо бежать. Растут дети… Мы ленивы, поэтому мало живем. Детей надо рожать в том возрасте, чтобы успеть их вырастить.

— Вы вовремя с Машей родили детей. Но почему-то не рассказываете ничего про маму Кости и Сони.

— Маша старается воспитывать наших общих детей. Но видимся с ней крайне редко.

— Значит, некогда яркая любовь ушла?

— Для меня главное — дети. Ни о чем я так не волнуюсь, не испытываю сильных эмоций, как о детях. В силу определенных обстоятельств я не мог создать собственную модель отношений между мужчиной и женщиной. Пытаюсь создать ее в отношениях между сыном и дочерью. Они наблюдают, набираются опыта, глядя на нас. Субботу и воскресенье, каникулы дети проводят со мной — ездим на лыжах, куда-то на море. Им совершенно необходимо мужское участие.

— Вы все уходите в моралите и не говорите о новой своей чувственной привязанности.

— Я не так часто был влюблен. Раз-два и обчелся. Когда человек к сорока четырем влюблен в третий раз, это не так много. Чем старше становишься, тем труднее раскрутить себя на чувства. Сейчас они есть, и это хорошо.

— Что вас подожгло в вашей сегодняшней любимой?

— Не ответить. Любят не за что-то. У нас сейчас тяжелый век. Женщины — особенно в Москве — любят за определенные качества в мужчине, чаще любят за деньги. А когда женщина любит беззаветно, без оглядки, когда она из-за этого может даже сильно пострадать, это меня в ней подкупает. Редкое качество, когда женщина искренне сострадает мужчине.

— Вы молоды и красивы, успешны и, кажется, в сострадании не нуждаетесь.

— В глазах молодых женщина я как некий монстр. Многие считают, что на мне надета маска серьезного, делового человека и писателя. Это есть. Я пытаюсь создать некую границу между собой и другим миром, чтобы ко мне не многие приближались.

— Значит, маска надета сознательно?

— Мы все носим маски, доспехи, чтобы не пробили, не достали, за живое не задели. Вот так и выглядим: мы все такие сильные, мощные. А когда ты перед молодой женщиной приоткрываешь доспехи, снимаешь, что называется, щит и обнажаешь сердце, то ведь тебе могут копье вогнать в него. Либо вложить свое сердце! Ты об этом заранее не знаешь.

— Насколько была моложе вас Маша?

— Лет на пятнадцать.

— А новая любовь?

— На двадцать.

— Анна Григорьевна была моложе Достоевского тоже на двадцать лет.

— Очень хорошая разница. Но там определенно был случай жертвенности. Это мне очень претит, когда женщина кладет свою жизнь пусть и на алтарь великих талантов. Жизнь женщины сводится к нулю, к обслуживанию гения.

— К сожалению, множество женщин тратят жизнь на обслуживание ничтожеств.

— А я думаю о другом — сколько великих идей потеряно в постели, при занятии любовью! Сколько ненаписанных романов!