Откровения знаменитостей

— Где Андрей Леонидович сейчас профессорствует?

— В РГГУ. К тому же он еще преподает в американских университетах. Его книга «Кормя двуглавого орла» имела весьма широкий отклик. Другая только что вышла в издательстве «НЛО». Это книга очерков «Где сидит фазан». Очень горд тем, что он посвятил ее мне.

Губительные «Гости»

После разгрома спектакля «Гости» в Театре Ермоловой по пьесе Зорина главного режиссера Андрея Лобанова лишили театра. Двадцатидевятилетний драматург пережил стресс, и у него внезапно обнаружилась тяжелейшая чахотка с кавернами. «…Утром, едва я раскрыл глаза, с изумлением почувствовал в горле какое-то грозное клокотание. Я не успел позвать жену — потоком хлынула алая влага… Настоящее извержение крови…» Беда случилась в воскресенье, за городом. Юрию Трифонову удалось остановить чужую машину. «Меня осторожно погрузили, жена села рядом. Юрий насупился. Можно было легко понять — он не уверен, что я доеду. Да я и сам в это мало верил. Все эти дни смерть была так близко… Я уже понял — она возможна» («Авансцена»).

— Для властей и официальной критики я был мишенью. Почти ни одна моя пьеса не выходила без скрежета. Своими пьесами я сократил жизнь многим режиссерам. Прежде всего Лобанову. Но и Завадскому, и Рубену Симонову, и Товстоногову.

— Слава Богу, Леонид Генрихович, вы победили свои болезни.

— У меня все-таки было сердце молодого футболиста. В общей сложности болезнь моя меня одолевала пять лет. Три операции перенес. Но вот ничего — сидим и говорим.

— Наверно, там, в одиночестве, вы вновь стали писать стихи.

— Я пишу их всю жизнь.

— Но почему-то не издавали.

— Не издавал, но я их просовывал то в «Зеленые тетради», то в другие книги и пьесы — своя рука владыка.

— Поэзия — это звук. Сейчас не понимают, что и проза имеет ритм.

— Без ритма вещь получается хаотическая, неоформленная. Я постепенно перешел к прозе, и расцениваю это как самый серьезный поступок в моей жизни. Разумеется, люблю диалог. Театр очень опасен. В нем ты зависишь от посредников. В прозе ты сам отвечаешь за все. Сфальшивил — отвечай. В пьесе ты не все можешь доверить своему герою. Ты должен раствориться абсолютно. Если сам вылезешь — это нехорошо. А в прозе автор может выйти на первый план и говорить от себя. И вот однажды я ушел в прозу. И вновь познал все тяготы жизни новичка. Выяснилось: все, что наработано мною на свою скромную литературную репутацию, ничего этого нет.

— В ваших «Зеленых тетрадях» есть тревожная фраза: «…был нацелен на катастрофу». Сегодняшнее состояние России вы не воспринимаете как катастрофу?

— Оказалось, очень сложно войти в другую формацию. Разумеется, это было необходимо. Я — исторический пессимист, потому что очень уж несовершенен и порочен человек. Я вслед за Алексеем Максимовичем не повторял, что человек — это звучит гордо. На мой взгляд, человек — это звучит горько. За свою долгую жизнь я видел в человеке больше дурного, чем хорошего, и не только у нас, таков он всюду — в Индонезии, в Шри-Ланке, в Соединенных Штатах, в Германии. Благополучная Швеция стоит на первом месте по числу самоубийств. Люди устроены не лучшим образом.

Долго ли будет наша планета вертеться? Не знаю. Перейдем ли мы через XXI век? Не уверен. Когда ружье повешено на стене, оно должно выстрелить. Мы слишком много уничтожили врученного нам. Высшая сила дала нам маленький живой островок во Вселенной. Мы распорядились им плохо. Мы терзаем нашу Землю. Она ограблена, изувечена. Ей угрожает парниковый эффект, над ней озоновые дыры. Ядерные запасы когда-нибудь грохнут. Людей бессмысленно и озверело убивают. Вот мой герой и говорит (простите за самоцитату): «Не век, а какая-то скотобойня».