Откровения знаменитостей

— Твоя «Конопатая» еще не вышла, зато ты написал роман о великой путешественнице — «Семь тайн Елены Блаватской». На мой взгляд, ты не очень церемонился с конкретными фактами из жизни знаменитой теософки.

— Хочу тебе, Наташа, признаться как на духу: по темпераменту не ученый! И потому буквально ломал себя через коленку, когда писал свои научные статьи. Роман о Блаватской сложен. Там есть страницы совершенно эссеистские. Есть невозможные параллели: например, капитан Немо и Блаватская. Меня понесло! В романе я был свободен от всех условностей — у меня возникали свои правила игры.

— И как же ты не убоялся заглянуть в частную, неведомую тебе жизнь Елены Блаватской?

— Я же бывал на юге Индии, в Адьяре, в Мадрасе, где она жила, где находилась штаб-квартира Теософского общества. Эта обстановка произвела на меня угнетающее впечатление, и мне так ее стало жалко. Масса журналов и книг давних лет хранилась в подвалах, покрылась плесенью и никому не была нужна. Лишь один наш генеральный консул Черепов читал эту литературу в старину — я увидел там оставленную им запись. В резиновых перчатках я перебирал эти материалы, вчитывался. И вот там почувствовал всем существом мощь русской культуры XIX века.

— А эти далекие наши соотечественники как-то влияли на пересмотр ценностей?

— Представь монотонный звук дождя. Индийский муссон целый месяц изводит душу, и в одиночестве возникают какие-то видения. Ночь. Дождик льет, льет, и под этот шепот и шорох вдруг появляется сначала махатма — учитель. Потом она, Елена. Чую — немножко сдвигаюсь рассудком. Идет, слегка покачиваясь, в балахоне типа большого широкого дождевика.

— Ты, наверно, впадал в сон?

— Все всплывало в полусне. Но вдруг меня осенило — у нас с этой просторной женщиной завязываются какие-то отношения — ин-фер-нальные. Ее огромные синие глаза, безумно красивые, прямо надо мной. Смотрят на меня из ночи, как две сияющие звезды… Преодолев наваждение, я вдруг осознал — если начну писать о ней в дождливой Индии, меня просто увезут в тамошнюю психушку. И я отложил свой роман о великой женщине XIX века до Москвы…

— Были какие-то свидетели твоих «общений» с гостями из прошлого?

— Появился однажды жук и присел вблизи. Три часа я чирикал авторучкой, а он все сидел. Пять часов прошло, а он застыл. Но стоило мне подумать: «Да куда же ему деться, если дождик не перестает?» — он вдруг пропал. Исчез. Испарился. Подумалось мне тогда: а чего же она, талантливейшая женщина с синими глазами, сидела в Индии? Ведь тогда не было никаких прививок, а вокруг всякие заразные болезни. Сколько там кладбищ с европейцами! Сидела бы себе в России или в Европе госпожа Блаватская. Нет! Не терпелось ей уехать в любимую Индию. Моя любовь к Индии соединилась с этой великой русской женщиной.

— Елена действительно возбуждала в мужчинах страсть?

— Убежден! Есть женщины, для которых возраст ничего не значит. Мне рассказывал Рене Герра про Одоевцеву. Она признавалась: «Любого мужика соблазню, если захочу». И когда она его однажды поцеловала, огненный француз понял: русская женщина это сделать может.

* * *

— Саша, ты часто бываешь в окружении тоненьких, изящных индианок. В их маслиновых глазах — сама нежность и тайна. Испытывал соблазн?

— Соблазна в Москве достаточно. Индианками могу только восхищаться. Индия для меня все же отдохновение от трудов моих. Но однажды что-то со мной произошло. Заброшенная деревня километрах в семидесяти от Наггара, где жили Рерихи. Еду я туда вместе с Наташей Великодной из программы «Среда» на НТВ снимать сюжет в деревне.

Приглашают нас в дом, на второй этаж, где пылает очаг. Сидим у огня, дым через трубу в потолке уходит наружу. Появляется молодая женщина с ребенком. Мадонна! Нас три мужика: режиссер, оператор и я. Мы рты разинули от изумления. Ей лет семнадцать. Она кормит грудью ребенка. И глаза у нее такие синие, как у Блаватской. Очевидно, сказалось влияние древних греков. И возник у меня тоже старинный и смешной порыв: надо ее украсть. И она словно поняла это мое озорство, и между нами, мне показалось, пробежал ток. Ее муж выглядел нескладным, каким-то корявым стариком.