Откровения знаменитостей

–  Скажите, князь, что вас раздражает в современных женщинах?

– Не хочу обижать женщин своим раздражением. Лучше скажу, что меня покоряет в моей жене Джун. Это большая доброта, неиссякаемая теплота и тихая сдержанность, не способная вызвать негативные эмоции. Джун не делает замечаний, когда их можно избежать, – это очень упрощает ежедневье. И даже снимает подсознательный стресс. Как найти такого человека, я не знаю. Мне просто страшно повезло. Видимо, некоторые женщины после одного или двух браков, как воин на фронте, приобретают жизненный опыт и понимают, как легче жить с человеком, характер которого труден и непокладист. Они умеют упрощать сложности и снижают число столкновений.

–  А разве мужчины и женщины по природе антагонисты?

– Как биологические существа они не приспособлены для семейного житья. Мы психологически абсолютно разные. Прибегу к статистике. В Соединенных Штатах 50 % браков распадаются после двух лет. Из оставшихся полета процентов половина расходится 7 лет спустя.

–  Вы принадлежите к оставшимся 25 %. Вы много лет были счастливы с первой женой, Ниной Жорж-Пикко.

– Наш брак продолжался 30 лет. Нина была идеалом женщины – в ней я нашел и супругу, и партнера. Я начинал свою жизнь в очень трудных обстоятельствах. Когда я, геолог, добывал нефть в Патагонии, то сидел на вышке, курил и создавал в воображении образ партнера – женщины.

– Что-то холодом повеяло с вашей вышки. Наверное, думали о женщине, которую полюбите?

– Конечно. Но эмоциональное увлечение приходит и уходит. А вот соратника найти очень трудно! Я долго искал. Дал себе задание искать… К сожалению, я был под влиянием французского социалиста, написавшего книгу «Насчет свадьбы», убежденного в том, что мужчины и женщины полигамны по крайней мере до 40 лет. Браки до этого возраста обречены на провал. Петр Великий это понял и издал указ, запрещающий в России девушкам до 40 лет принимать монашество. Они могли жить в монастыре, носить монашеское облачение, но не постригаться, не давать обета.

– Как же случилось, что вы нарушили почти биологический принцип французского социалиста? Где вы повстречали Нину?

– Мы были на ужине у гениального скрипача Мильштейна, покинувшего Россию. После ужина я обсуждал с английским археологом Иоанном Грэмом особенности почвы в Индии. Землю там покрывает силикат алюминия. И вдруг к нам подсела незнакомая девочка и стала зачарованно слушать наш разговор. Нас это удивило. Когда мы расходились, я предложил проводить ее. Она согласилась. Мы перешли улицу, и там вблизи была резиденция французского посла. Ее отец Жорж-Пико был не только послом, но еще и заместителем Генерального секретаря ООН.

– Повезло же потенциальному жениху.

– Все случайно. После этого мы встречались с Ниной, и я изложил ей свой взгляд на брак. Но мой принцип не жениться до 40 не совпал с ее представлением о замужестве. Нина не согласилась ждать. Я уехал в Патагонию, работал, читал, размышлял. Вдруг получил от Нины письмо с известием, что она обручена с известным бельгийским банкиром, хозяином заводов и прочего. Это уже было серьезно. Что делать? Я предложил Нине встретиться на полпути. Она прилетела из Парижа в Нью-Йорк, я 18 часов летел из Патагонии. Поговорили, я надеялся, что наш с ней брак можно отложить или заключить заочно – есть такая возможность с помощью адвокатов. Ее родители отвергли мою дипломатию.

– Еще бы. В вашем проекте никакой романтики, один расчет.

– Да я просто хотел спасти свои 2 тысячи долларов на перелет из Патагонии… Через полтора года мы с Ниной поженились.

– Я так понимаю, ваш крепкий семейный союз все-таки распался.

– Да, это случилось 10 лет назад. Я все оставил ей. Капитал ей приносит доход больший, чем я ей давал на наши расходы.

– А дети?

– Детей не было. Потому расставание прошло менее болезненно.

– А у Джун есть дети?

– У нее двое, но не мои. Дети живут от нас отдельно.

– С Ниной вы были партнерами в собирании коллекций. Что нового дает вам союз с Джун?

– Наши интересы совпадают не только в изобразительном искусстве, но еще и в музыке. Джун была супругой моего лучшего университетского друга. Его характер тяжелее, чем мой. Он очень крепкий, воинственный, умный, привлекательный человек. Когда венгерский народ в 1956 году восстал против советской оккупации, он поехал из Оксфорда сражаться вместе с повстанцами.

– Ну просто Байрон! Джун – музыкант?

– Нет, но у нее феноменальный талант: она может писать, как Леонардо, – зеркальным образом, даже одновременно обеими руками.

– Фокусница!

– Джун по профессии графолог – по почерку может составить характеристику человека. Во Франции и Голландии по законам нельзя уволить сотрудника, это создает сложность при приеме на работу. Там не примут без графического анализа. По почерку можно определить, скажем, что человек лжец. В бухгалтеры такого не возьмут, а в дипломаты – непременно.

– Какая у вас с Джун разница в возрасте?

– Шесть лет.

– У вас в Лондоне большой дом?

– Был большой, пятиэтажный. Продали. Сейчас живем, кажется, в четырехэтажном.

– Вы начали собирать русское театральное искусство Серебряного века. Почему?

– Большинство русских художников эмигрировали из СССР. И десятилетия никто из них не был известен за рубежом, а в России о них даже не упоминали. Лишь Илья Зильберштейн посмел написать некролог на смерть Бенуа. Это уже потом вышла объемная монография о нем Эткинда.

– Вы много сделали для спасения наследия Бенуа.

– Слава Богу, в Питере открылся Музей Бенуа. Устроители торжества меня даже не пригласили, хотя музей открылся благодаря вашему покорному слуге. Николай Александрович Бенуа просил меня помочь создать этот музей. Он сам старался и не смог. Еще во времена Брежнева по моей просьбе художник Глазунов говорил об этом с министром культуры. Помогало также общество «Родина» и Советский фонд культуры.

– Знаю, вы спасли архив Бенуа. Где он?

– Он остался у Нины, и я получить его не могу, хотя наши отношения с ней вполне дипломатические.

– Никита Дмитриевич, удивителен ваш портрет, написанный Николаем Александровичем Бенуа. Вы там держите в руках рисунок художника-эмигранта Калмакова – с чертиком. Бенуа нашел в вашем лице что-то демоническое, как у Джоконды: улыбка – не улыбка. Он написал: «В этом лице есть какая-то тайна». У Николая Александровича явно был божий дар к слову.

– Я часто просил его писать воспоминания. Он проявлял желание, но бесконечные контракты с разными театрами, полеты по миру, где ставили спектакли в его сценографии или по эскизам отца, – все это поддерживало Бенуа, но и безумно утомляло. Николай Александрович любил хорошую жизнь, любил хорошо покушать. У него в доме подавались обеды из пяти блюд: салаты, рыба, жаркое… Страшно вкусно.

– Вы позволяли себе там объедаться?

– Брал от всего понемножку. Но он, к сожалению, любил попировать и выпить. У него был чудный дом. Николай Александрович сделал несколько моих портретов, они мне очень дороги.

– Так вы согласны, что у вас в лице некая дьявольщина заключена?

– Кто его знает? Наверное, есть. Я в школе по росту должен был сидеть на последней парте. Но поскольку я старался все выучить прямо на уроке, то садился на первую парту и буквально глазами вбирал в себя все, что слышал. Однажды учительница пришла к нам на дом и сказала матери: «Ваш сын очень внимательно слушает, но когда я встречаюсь с его взглядом, мне кажется, он надо мной посмеивается».

– Никита Дмитриевич, меня заинтересовало, что вы разыскали картины Павла Челищева, – этого интересного художника у нас, к сожалению, мало знают. Вы интересовались происхождением его фамилии?

– Наверное, его фамилия происходит от турецкого слова…

– Нет, это чисто славянская фамилия. Поэт и доктор философских наук Константин Кедров, 2 года назад номинированный на Нобеля, изучил родословную своего родственника Челищева Павла Федоровича. Древний предок Челищевых был в бою разрублен в чело.

– Удивлен и страшно заинтересован этим фактом.

– Ваши генеалогические линии, как и родословная Челищева, уходят к Рюриковичам.

– Хотел бы познакомиться с «раскопками» Кедрова.