Откровения знаменитостей

– Скажите, лауреат, на что вы тратите свои премиальные?

– Обычно стараюсь потратить на свою семью, на детей и на жену. Знаете почему? Моя жена совершает большой подвиг, живя с писателем (смеется).

– Прижилась в России такая формулировочка – писательская жена должна отказаться от всего и только ублажать любимого, даже содержать его.

– Вполне объяснимая ситуация. Писатель не имеет регулярных доходов, а к тому же он существо достаточно капризное, даже в частной жизни. И я неожиданной премией или случившимся большим гонораром стараюсь возместить тот ущерб, который я постоянно наношу семье своей профессией.

– Владислав, когда звоню вам, мне отвечает ваш сын. У вас он один?

– У меня два сына – Максим и Матвей. Старшему – 23. Я очень рано завел Максима. Мне было двадцать. А через три года появился Матвей. Оба учатся на факультете журналистики. Старший – на заочном, младший – на вечернем. Оба уже зарабатывают.

– Где вас покорила Ирина настолько сильно, что вы сразу повели ее в загс?

– Познакомились с ней в Новочеркасске, в том городе, который стал главным персонажем моих повестей. Именно там происходят все действия. 1979 год. Ирина приехала на каникулы к своей подружке. И так судьбе было угодно, что ее подружка, по счастью, была моей одноклассницей. На встречу с одноклассницей я появился в обществе моей тогдашней подружки: я же не знал, что увижу свою будущую жену! Увидел Ирину и влюбился с первого взгляда. Что-то со мной произошло, и я через 15 минут куда-то свою спутницу отослал. Запомнились нам навсегда эти каникулы на Дону. Мы их провели вместе с Ириной.

– В шалаше, что ли?

– Нет, мы там сняли домик. В 19 лет чувствовал себя независимым от родителей. Выглядел я тогда значительно старше своих лет. Когда знакомился с девушками, то прибавлял года три-четыре. И это проходило! Ирина – москвичка, я часто приезжал к ней из своего Новочеркасска. Жить в Москве мне вовсе не хотелось. Когда дело у нас дошло до свадьбы, я уговаривал ее переехать к нам. Учился я тогда в Ростовском университете, жил у бабушки. В Ростове у меня родни очень много – большая южная семья. Да мне просто не хотелось расставаться с южным климатом.

– Подождите про климат. Вы еще с Ириной нас не познакомили.

– Она хрупкая, тоненькая, рядом со мной кажется совсем маленькой. У нее необыкновенно красивые глаза. В ту пору она училась в институте легкой промышленности на модельера обуви и стала прекрасным модельером.

– Ваши ботинки ее сочинения?

– Нет. Она мне советует, какие покупать. Но, между прочим, Ира работала в Италии, делала коллекцию для знаменитой фирмы «Труссарди». Это не я, а она первой начала ездить в Италию, потому что в Москве работала на совместной русско-итальянской фирме. Покидала нас с сыновьями то на месяц, то на два. Очень я ее ревновал к Италии! Прошла она хорошую итальянскую школу моделирования. В 2002 году мы жили с ней целый год на итальянской фирме, где Ирина выполняла ответственный заказ.

– Для каких-то русских знаменитостей она делала обувь?

– Для некоторых популярных певиц, но не стану их называть. В конце 80-х она делала сапоги для Аллы Пугачевой – белые, концертные. Искусство! Сейчас она сочиняет модельную обувь на итальянских колодках самых новейших линий.

– Где Ирина училась итальянскому?

– В первый приезд ей пришлось плыть в море неизвестных слов. Сначала овладела профессиональной лексикой, потом усвоила бытовой язык общения. Я-то учил язык более вальяжно. В 97-м году у меня там вышла книга, и я готовился к ее презентации. Учился языку по неаполитанским песням. У меня дома масса дисков великих итальянцев. Они мне помогли войти в стихию классического языка. Уже замечаю ошибки в произношении, когда наши певцы поют репертуар Карузо. У меня свой опыт усвоения текста: ставлю пластинку, держу перед собой текст и словарь. Так въезжаю в язык. Грамматика пришла попозже. Главное, я усвоил мелодию итальянского языка. Итальянцы очень общительны. Стоит им услышать произнесенные тобой два-три слова, и они начинают общаться с тобой, говорят очень быстро. Но, обнаружив, что ты не понимаешь, начнут учить тебя, прибегая к выразительным жестам.

– Вы не считаете, что мы с ними совпадаем темпераментом?

– Это заметно. В Европе нет другой страны, где бы русский чувствовал себя столь же комфортно, как в Италии. Я был во Франции, Германии, Финляндии, но нигде, даже в Болгарии, не чувствовал себя так же уютно. Они во многом похожи на нас. В них в такой же пропорции сочетаются порядок с беспорядком. У них нет никакой регламентированности. Все открыто для публики. Итальянцы – очень общинный народ. Не зря у них административные единицы называются коммунами. Мы поселились в трехэтажном домике и через три дня перезнакомились со всеми. Летом весь Рим гуляет по ночам, и кажется, что все они знают друг друга – столько дружелюбия в их общении.

– Вы и сыновей брали с собой?

– Мы ездили вдвоем, а ребят оставили одних. Это для них было как обрезание пуповины. Как и все современные дети, они были немножечко инфантильны. Слишком привязаны к родителям. Папа всегда дома, готовит обеды, ужины. Мама стирает-гладит. Мы оставили им определенную сумму и сказали: как хотите. Потратите деньги в начале месяца, останетесь ни с чем. В Италию не звоните.

Они решили разделить деньги пополам, ведь у каждого свои интересы. Ребята обрадовались своей независимости. Но первое время им было трудно – еще не научились экономно вести хозяйство. Сначала у них были проблемы. Но справились! Когда мы вернулись домой через год, нас встретили совсем другие ребята – два вполне самостоятельных парня. Они сумели устроиться на работу. Старший сначала поступил на фирму, торгующую «мерседесами», поскольку очень хорошо разбирался в машинах, прошел тестирование. И к нашему приезду имел приличную зарплату. Младший пошел в рекламное агентство.

У обоих наших сыновей появились в наше отсутствие девушки. Не какие-то случайно-переменные. Они и сейчас с ними вместе. У старшего фактически уже своя семья – гражданский брак. У ребят появился вкус к самостоятельности, к ответственности за свою судьбу. Метафорическую пуповину между родителями и детьми мы перерезали вовремя.

– Владислав, надеюсь, ваши самостоятельные дети вполне адекватно воспринимают ваши сочинения. Они ведь не так просты для осознания. Итальянская критика называет ваш метод «мистическим реализмом». А в жизни вас посещала притягательная и пугающая мистика?

– Со мной происходили совершенно фантастические вещи. Я писал повесть «Тайны жиолнерского искусства». Главного героя, мошенника, доктора Станислава Казина, мне очень хотелось сделать бильярдным шулером, превращающимся в шулера научного. Но я никак не мог понять, в чем может состоять шулерство в бильярде. Хотя на бильярде худо-бедно играю, но терминов специальных не знал, тонкостей игры не понимал. По пьесе Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского» знал о существовании бильярдного шулерства. Бросился искать специальные книги. Объездил магазины, рынки – ничего! Отчаялся. Случайно заглянул в магазин на Кузнецком мосту. Увидел книжку «Поэма о бильярде». В голове пронеслось: «Написал же козел стихи про бильярд». Открываю и вижу – там есть все то, что я так долго искал: в подробностях изложено бильярдное шулерство, тонкости игры дореволюционных мастеров, и все виды и стили игры. Принес домой эту реликвию, проверил в Ленинке по каталогу, не значится ли такая книжка там. Но ничего не обнаружил. И решил: эта книжка – мистическая реализация всего, что я так желал узнать.

– Ну а в жизни писателя Отрошенко случались события из ряда вон?

– Я очень внимателен к своим сновидениям. Ни одной ночи не провожу без сновидений и почти всегда помню даже не одно, а несколько сновидений, приснившихся за ночь. На собственном опыте изучил, какие ночные видения могут что-то предсказать. Однажды мне приснились горящие автомобили. Я силился разгадать этот опасный сигнал, понимал буквально: вот поедем на дачу, загорится автомобиль… А случилось все у дома. Шофер, который привез нас на дачу, решил помочь нам сжечь гору хвороста, валежника, плеснул в огонь бензин прямо из канистры. Огромный взрыв качнулся в мою сторону… Я получил 27 % ожога кожи. Четверо суток был в реанимации, в Склифе. Обгорелое лицо, руки. Мой родной дядя, зайдя потом в палату, у меня же спрашивал, где лежит Отрошенко. Лицо мое было распухшим, как у утопленника. В Склифе я пролежал полтора месяца. Это чудо, что меня подняли на ноги, – была большая вероятность, что я не выживу. С тех пор я боюсь сновидений – лучше бы они мне вообще не снились.

– Дача у вас благоустроенная?

– У меня на даче есть все, даже камин. Моя теща заботится о саде. Как не вспомнить о народной шутке: бесконечное удовольствие смотреть на огонь, воду и на то, как другие работают. Я там в основном работаю. Строили нашу дачу явные весельчаки: поставили коробку дома и запили. И мне пришлось в течение нескольких лет обустраивать дом. Очень люблю столярную работу – пилить, строгать, подгонять. Потолки, полы, двери – все сделал сам.

– Не тяп-ляп?

– Нет. Все делаю по книжке, с точными расчетами, с хорошим инструментом. Материал выбираю очень качественный. Мои гости не верят, что я сам довожу дом до совершенства. Каждые выходные к нам обязательно кто-то приезжает – то мои друзья, то приятели сыновей. Приезжала однажды итальянка Бьянка – она переводит для издательства «Воланд» мои рассказы. Ее поразило, что моя теща превратила участок в ботанический сад – там невообразимые розы, клематисы. Ахнула Бьянка: «Я-то думала, что в России только елки и березы растут. А у вас же просто юг…»

– У вас есть машина?

– Вождение автомобиля для меня – удовольствие. Чтоб успокоиться, мне надо или выпить таблетку феназепама с валерьянкой, или проехать километров 100 на машине. За рулем успокаиваюсь. Особое удовольствие – коллекционировать вождение разных машин. Водил почти все европейские иномарки.

– Свои?

– Зачем? Машины знакомых или взятых напрокат. В Италии мы много ездили – 300 000 километров накатали. За рулем, под ритм быстрой музыки, в тебе самом включается какое-то строгое устройство – все выполнять по правилам вождения. Эта подчиненность строгим правилам дает мне покой.

– Какие машины были у итальянского лауреата?

– У меня чередуются русские машины с иномарками. Сейчас у меня русская. До этого мой «Сааб-900» меня достал своей дороговизной. Очень дорого его обслуживать. Эта дороговизна не компенсируется его красотой. Но скажу – лучше этой машины у меня не было. Но я вынужден был этот «сааб» продать – слишком разорителен ремонт. Купил русскую двенадцатую модель. Она лучшая из «Жигулей».

– Писатель «мистического реализма» как-то реагирует на русскую чернуху – в политике и в экономике?

– Всегда и при всех правительствах я был аполитичным. На злободневные политические и скандальные конфликты смотрю слегка отстраненно.

– Кто ваши друзья?

– Не верю в дружбу в литературном мире. Люди искусства почти все эгоцентричны. У меня есть друг со школьных времен, Василий-психолог, работает сейчас в Академии наук. Убежден, самая крепкая дружба – это университетская, институтская.

– Владислав, вы носите явно католический медальон Божией Матери.

– В Падуе, в соборе Святого Антония, я купил этот католический медальон. Я православный христианин. В Италии ходил молиться в католические соборы. В России хожу в православные церкви. Какие-то расхождения между ними меня лично не занимают. Нужно верить и обращаться прямо к Богу. В религиозном отношении я, наверное, космополит, экуменист.

– Как вы рискнули создать свою Гоголиану, когда изданы блестящие книги Игоря Золотусского и Юрия Манна? На ваш взгляд, бессмертная душа Гоголя как-то среагировала на ваши фантазии?

– Сначала все шло достаточно радужно. Желание писать о Гоголе возникло у меня в Италии. И когда в Москве я уже написал большую часть своих эссе, мы вновь поехали с женой в Рим. Я не раз бывал у дверей дома, где жил Гоголь. А тут мы с женой рискнули позвонить в любую квартиру этого дома. Подходим почти вплотную, и я внезапно ощутил приступ дурноты, обморочности. Состояние, похожее на то, что бывало у самого Гоголя, что он называл обмиранием. Как следствие вегетососудистой дистонии у него бывали приступы «панической атаки». Гоголь не был сумасшедшим, как ни пытались причислить его к таковым иные мемуаристы, в частности дореволюционный психиатр Чижов в своей книжке «Болезнь Гоголя», приписавший гению шизофрению. У дверей писателя со мной и произошла эта паническая атака – мандраж по всему телу, чувство страха, состояние какого-то удушья, ужаса.

– Жена заметила?

– Естественно. Она непримиримо сказала: «Заканчивай со своей Гоголианой, пока цел!» И я в Москве дописал свой последний опасный сюжет – и все! Хотя намеревался прикоснуться к теме «Гоголь и болезнь». И теперь считаю: Гоголь запретил мне касаться этой проблемы, а ведь у меня уже написались рядом с его именем слова «…и воздух», «…и ад», «…и рай». И даже «Гоголь и призрак точки».