Откровения знаменитостей

– Евгений Александрович, пришло время вспомнить о ваших предках. Кто из них подарил вам ген поэзии?

– Мои родители были очень разными людьми. Я ношу имя моей мамы, Зинаиды Ермолаевны Евтушенко. Ее отец, полуграмотный крестьянин, вернулся с Первой мировой войны кавалером трех Георгиев. В революцию перешел к красным, был начальником артиллерийских складов РСФСР, носил два ромба. Но это его не спасло: был обвинен как «враг народа» и сгинул – то ли умер в лагере, то ли был расстрелян.

– Ваша мама – украинка?

– Там и белорусские, и украинские, и даже польские источники. Один из моих прапрадедов был обедневшим польским шляхтичем, пришлось ему служить у жестокого помещика управляющим. Он возглавил бунт против этого злодея и был выслан в Сибирь, на станцию Зима, вместе со всеми бунтовщиками.

– Женя, ходят всякие слухи, почему вы не носите фамилию отца.

– В XVIII веке во время какой-то эпидемии одна вдова с четырнадцатью детьми переселилась на территорию современной Латвии. Ее дети стали замечательными стеклодувами, женились в основном на латышках. До меня дошла уникальная реликвия из тех времен – хрустальный шар с потрясающим внутренним свечением. Фамилия моего деда явно немецкого происхождения – Гангнус.

– В Германии живут носители этой труднопроизносимой фамилии?

– С такой фамилией сейчас там восемь человек. Считаю их своими дальними родственниками. Они меня сами нашли…

– Где встретились ваши родители?

– Они учились в МГРИ – Московском геологоразведочном институте, а подружились в летней экспедиции. Когда я читал маме свою поэму «Братская ГЭС», она вдруг заплакала и достала пожелтевшую фотографию, где она с Александром Гангнусом. Оба они были очень красивы – я не в родителей.

– Ну что вы, получился очень хороший экземпляр сына любви!

– На той карточке мама в сапогах, в откинутом с лица накомарнике, юная, грациозная, сидит на лошади около горы. Папа ей помогает сойти с коня, как истый кабальеро. Стоят палатки, горит костерик, на карточке – надпись: «На месте изысканий будущей Братской ГЭС. 1932 год». Увы, потом они разошлись.

Мой папа был романтиком, писал стихи. Так что ген поэзии мой, в общем, от отца. Он был ходячей антологией русской поэзии. Много читал наизусть… На его могиле на Ваганьковском мы с братьями – его сыновьями от второго брака – поставили памятник, на нем высечены четыре строки из папиных стихов: «Отстреливаясь от тоски, я убежать хотел куда-то, но звезды слишком высоки и высока за звезды плата». Он написал это гениальное стихотворение в 18 лет. В детстве я носил фамилию Гангнус. Но во время войны учительница физкультуры настраивала мальчиков не дружить со мной: «Он немец!» А ведь мой дедушка был немецко-латышской крови. Моя бабушка, чтобы ко мне не приставали, записала меня на фамилию матери. После появления в печати моего «Бабьего Яра» антисемиты изобрели версию, что я еврей, хотя у меня и доли еврейской крови нет.

– В юности какая-нибудь предсказательница угадала вашу яркую судьбу?

– Долго я хранил записочку, которую мне вытянула морская свинка на толкучке станции Зима во время войны, – там я родился, и сейчас в доме моего детства открыт Музей поэзии. В записочке я прочел: «Ждут тебя, пацан, многие путешествия. У тебя будет пять детей и большая слава». Все сбылось: у меня пятеро сыновей и худая ли, хорошая ли, но слава имеется.

– Ваша первая любовь была отмечена чем-то странным?

– Первую девочку я поцеловал не в губы – поцеловал ей руку. Во время войны мы делали маленькие снарядики для фронта. Стояли на ящиках, чтобы достать до станка. И вдруг работу прекратили и сказали: «Сейчас будут играть особую музыку». Остановив станки, мы высыпали на улицу. Падал снежок. Из черной тарелки репродуктора донеслось первое исполнение «Ленинградской симфонии» Шостаковича. Я стоял рядом с девочкой Жанной, потому что был в нее влюблен. Она слушала музыку и вся трепетала. Впервые я понял, что может делать с человеком музыка. В свои 9 лет она была такая красивая! И я поцеловал ей руку.

– А чувственную любовь когда познали?

– Это не любовь, а чувственный опыт. Ей было 27. Война сделала ее вдовой. Мне было 15. Женщина эта, пасечница, дала мне первый чувственный опыт.

– Ну что ж – стал грешен на меду.

– Хорошо сказано! Меня к тому времени выгнали из школы, заподозрив, что именно я, получивший два кола, сжег классный журнал, хотя совершил этот героизм не я. Позднее выяснилось: поджигателем был отличник, будущий членкор академии. Подрядился я тогда работать в геологоразведочной экспедиции. Был я тоненький, но высокий. А когда все произошло, я сказал моей первой «сладкой» женщине, что мне 19 лет. С ней случилось что-то невероятное. Эта замечательная женщина упала перед иконой и просила у Бога прощения… У меня вообще не было плохих женщин.

– Ваши сыновья от разных женщин. У них нет конфликтов?

– Сыновья знают друг друга, и у них нормальные отношения. Женщины всегда были моими лучшими друзьями. Я написал: «У меня никогда не было ни одной непорядочной женщины. Каждая женщина была порядочной потому, что была со мной».

– Однако вы мастер на комплименты самому себе. Но лучше назовите своих любимых по именам.

– Первая любовь у меня была к девятнадцатилетней актрисе из Одессы. А мне было тогда 16. Лена сшила для меня галстук, и на свое первое выступление в 49-м году в парке «Сокольники» я надел этот галстук. Лена очень любила мои стихи, но, к сожалению, Елена прекрасная уже умерла… Потом – совсем серьезная любовь к Белле Ахмадулиной. Влюбился в нее еще до Литературного института.

– Таинственная, обворожительная женщина, интереснейший поэт – как не влюбиться!

– Таинственного в ней ничего не было. Сейчас трудно представить, но в Литинституте Белла была секретарем, старостой курса. Комсомолка-идеалистка. Я написал о ней прелестные стихи. В свой медовый месяц мы поехали с ней в Грузию. Там переводили грузинских поэтов вместе. У меня даже вышла книжка переводов Мачавариани. Белла переводила сама и помогала мне. Нам даже трудно сейчас было бы вспомнить, кто чего переводил. Думаю, что половина ее переводов вышла под моей фамилией. Ахмадулина очень быстро и талантливо все схватывала.

– Потом по Москве ходила сплетня, что Евтушенко увел жену друга – поэта Луконина.

– Болтали, не зная, что брак Лукониных распадался, и мой, увы, тоже находился накануне развала. Мы с Галей к тому времени страдали от одиночества.

– Ее грустное одиночество чем вы лечили?

– Стихами. Галя очень любила стихи и тонко их понимала.

– Вы нежный человек?

– Я был молодой и не всегда поступал правильно. Я вообще далек от идеала. Но всех женщин своих любил. Правда, есть у меня одно качество – оно может быть и достоинством, и недостатком: я ужасно любопытный, ненасытный до жизни человек. Но никогда я не был замешан в заговоре против женщины. Не становился на сторону одной из моих жен против другой. К сожалению, я не мог закрывать глаза и не видеть, не воспринимать женскую красоту.

– Обольщаться поэту не запретишь.

– Но все-таки такое не проходит бесследно.

– У вас с Галей тоже не было детей?

– Мы усыновили мальчика Петю и любили его как родного. У него сложная судьба. Учился в Америке, потом вернулся. Он талантливый художник.

– В СССР наделал шума ваш брак с молодой англичанкой: Евтушенко совершил очередной экстравагантный шаг.

– Без любви я не женюсь. Джан Батлер родила мне двух сыновей – Сашу и Тошу. Саша живет со своей мамой в Лондоне. Мы с ним очень дружны.

– Где вы познакомились с Джан?

– В ресторане «Арагви». А подумал тогда, что эта яркая леди – американка, и спросил ее опрометчиво: «Вы из какого штата?» Ответ был как выстрел: «Я из Англии. Это еще, слава Богу, не американский штат». Мне это очень понравилось. Мы с Джан тоже любили друг друга. Все осложняла тяжелая болезнь Тоши. С ним случилась внутриутробная инфекция. Джан героически боролась за Антона – он даже ходить не мог. Она делала все возможное и поставила Тошу на ноги. Он чудесный мальчик. Конечно, я не мог уделять ему столько внимания, сколько Джан. Ни один мужчина не способен на такое самопожертвование. Когда мы разошлись, Джан вышла замуж. Она хочет, чтобы я чаще виделся с детьми.

– И наконец, вы женились на Маше.

– Заметьте, все мои первые жены не были русскими. Белла – итальянотатарка. Она потомок рода Стопани. Галя – еврейка. Третья – англичанка. Маша – мой первый брачный эксперимент с молодой русской женщиной.

– Наиболее удачный, кажется?

– Не знаю, – говорит поэт и улыбается, как скрытый хищник. – Нашей семье уже 17 лет.

– Евгений Александрович, сегодня в электричке я познакомилась со студентами железнодорожных колледжей – Рязанского и Саратовского. Они захотели вас кое о чем расспросить. Вот один вопрос: «Если бы на то была ваша воля, что изменили бы вы в своем прошлом?»

– Ничего! К прошлому не подходит сослагательное наклонение. Даже если бы мне предложили вновь стать шестнадцатилетним и в обмен забыть все, что я пережил, ни за что не согласился бы.

– И еще вопрос студентов: «Что вам нравится в современных девушках, а что вызывает протест?»

– Они все совершенно разные. Есть девушки-идеалистки. Они были и будут всегда. Но мне не нравится определенная категория молодых особ. Появилась некая новая порода женщин – в их глазах можно уловить какое-то компьютерное щелканье. Совершенно очевидно просчитывается: «Что с этого человека буду иметь?» Не обязательно деньги, а какой-то нужный контакт, работа ли, поездка ли – словом, ищут какую-то прибыль. Они профессионально и мгновенно производят свой подсчет. Правда, стараются скрыть свои виды на человека, но никакой макияж не скроет их намерений.

– Евгений Александрович, какие стороны души должен проявить солидный человек по отношению к своей молодой жене, чтобы ей с ним было комфортно и не было бы одиноко и скучно?

– Мы с Машей очень разные люди. У нас часто не совпадают взгляды на литературу, на воспитание детей. И многое другое. Мы часто спорим на различные темы, даже ссоримся.

– Как Маша себя чувствует за границей?

– Она хорошо говорит по-английски. В России была блестящим врачом, но, к сожалению, в Америке нет доверия к русскому медицинскому диплому. И Маша закончила заочно Петрозаводский университет по преподаванию русского языка иностранцам. Сейчас она стала очень успешным учителем в городе Талса, штат Оклахома. В детстве я влюблялся в училок, а теперь у меня жена – училка.

– Когда-то вас старались «достать» вашей фразой: «Со мною вот что происходит – ко мне мой лучший друг не ходит…» Сохранились ли у вас хорошие отношения с кем-нибудь из поэтов?

– Поэту с поэтом трудно ужиться. Нормально, что люди расходятся. У меня замечательные отношения с Евгением Рейном, который был учителем Бродского, с Александром Кушнером, с Александром Межировым.

– Вы встречались с Межировым в Америке?

– Он живет в Портленде. И до сих пор классно пишет стихи, сейчас готовит собрание сочинений.

– Как устроен его быт?

– Он живет в доме для престарелых. Получает пенсию как ветеран войны. За пребывание в доме платит какой-то маленький процент от пенсии. В Америке много добровольцев, помогающих старикам. Скажу вам: там многие старики продолжают учиться. У нас в институты принимают до тридцати пяти. В США учатся даже семидесятилетние вместе с молодыми. Они дружат. Юные становятся мудрее, а старики сохраняют радость жизни. Ходят друг к другу в гости, спорят. Это, представьте, все происходит на моих курсах. И выпивоны после каждого курса мы устраиваем. Дружу со своими студентами. Езжу выступать по всей Америке – везде у меня читатели.

– У вас богатая американская биография. Вам часто приходится выступать в аудиториях, где принимали Иосифа Бродского и любили его. А Бродский в ряде интервью не очень лестно отзывался о поэте Евтушенко.

– Оставляю это на его совести. Об этом не хочу говорить.

– Повредило ли мнение нобелевского лауреата авторитету Евтушенко за границей?

– Нет. Очень трудно найти грамотного американца, который не знал бы мои стихи. «Бабий Яр» знают все.

– Ваш день рождения 18 июля. А на следующий день мир отмечает 110-ю годовщину Маяковского. Вас это вдохновляет?

– Мне сейчас досталась колоссальная награда за мою давнюю любовь к Маяковскому – я приглашен в Багдади, где родился великий поэт. Кстати, американские студенты очень любят Маяковского. Мы вслух читаем «Облако в штанах». Гениальное произведение! Пастернак ценил его раннее творчество, понял трагедию поэта и написал лучшие стихи на его смерть. 18 июля я встречаю своих читателей, как всегда, в Политехническом, на следующий день лечу в Багдади – там отметят сдвоенный день рождения – Маяковского и мой. Для меня колоссальная честь.

– На вашем концерте выступят ваши сыновья и ваш американский ученик, композитор и пианист Чарли Халка.

– Он играл в Петербургской филармонии и имел большой успех. На этом концерте была премьера моего стихотворения «Ленинградская симфония». Я читал стихи, и звучал Шостакович. Что творилось в зале! Играл темиркановский оркестр. Я пел там свою первую песню, написанную с композитором Эдуардом Колмановским, «Ах, кавалеров мне вполне хватает, но нет любви хорошей у меня». Она стала народной. В Москве прозвучит моя новая песня на музыку Мориса Жарра, написанную к фильму «Доктор Живаго». Я всегда удивлялся, как это француз написал такую потрясающую, очень «чайковскую» музыку. Потом узнал, что у него обе бабушки – русские. Все-таки генетика сказалась. Но в фильме эта дивная мелодия звучала без слов. Я написал стихи.