Откровенно. Автобиография

Начинаю слабеть. Сегодня утром я побрил голову — начисто, до голой кожи, — чтобы наказать себя. За что? За то, что я до сих пор мучаюсь из-за сорванной съемки Брук в «Друзьях», за то, что разбил все кубки, за то, что приехал на турнир неподготовленным, и, разумеется, за то, что проиграл Питу на чертовом Чемпионате США. Джил все время говорит: «Тебе не под силу обмануть человека в зеркале». Так пусть этот человек расплачивается. В спортивной тусовке меня прозвали «карателем» за то, что заставляю соперников носиться по корту, как угорелых. Сейчас я упрямо стремлюсь покарать себя самого, заставляя голову пылать огнем.

Эта затея удалась. Австралийское солнце как огнем жжет голую кожу. Я браню себя, затем прощаю, потом перезагружаюсь и нахожу способ довести второй сет до тай-брейка, который выигрываю.

В голове мечутся обрывки мыслей. Что еще я могу сотворить со своей жизнью? Стоит ли мне расстаться с Брук? Или жениться на ней? Я проигрываю третий сет. И вновь Этлис не выдерживает свалившегося на него счастья. Я выигрываю четвертый сет, снова на тай-брейке. В пятом сете Этлис выбивается из сил и сдается. Я не горжусь, не чувствую облегчения. Я смущен. Моя голова похожа на кровавый волдырь. Я вспоминаю отца, учившего обращаться с недругами: «Пусть у него мозг волдырями покроется!»

Позже журналисты спрашивают, мешает ли мне солнце. Я смеюсь. «Честно говоря, объясняю я, солнце — последнее, что меня беспокоит». Хочется добавить: «Просто я эмоционально изжарен», но предпочитаю смолчать.

В четвертьфинале играю с Курье. Он выиграл у меня шесть последних матчей подряд. У нас случались жестокие сражения как на кортах, так и в газетах. После того как он победил меня на Открытом чемпионате Франции в 1989 году, Курье жаловался, что мне уделяют слишком много внимания, из-за чего он чувствует себя при мне второй скрипкой.

— Похоже, у парня проблемы из-за низкой самооценки, — откомментировал я эти слова журналистам.

— Пусть посмотрит на себя! — отпарировал Курье.

Курье раздражал мой постоянно меняющийся внешний вид и сложное душевное состояние. Однажды на вопрос о том, что он думает о новом имидже Агасси, Курье ответил: «Вы имеете в виду новый имидж Агасси или обновленную версию его нового имиджа?» С тех пор, однако, мы забыли старые обиды. Я признался Курье, что болею за его успех и хочу быть ему другом, и он ответил подобными же признаниями. И все же тень напряженности между нами еще существует и не исчезнет, пока один из нас не уйдет из спорта, — ведь истоки нашего соперничества уходят в детские годы, во времена Ника.

Матч начинается поздно, задержавшись из-за долгого окончания женского четвертьфинала. Мы выходим на корт около полуночи и играем девять геймов с подачи. Затем начинается дождь. Организаторы могли бы закрыть корт раздвижной крышей, но на это требуется сорок минут. Нам предлагают продолжить на следующий день, и мы соглашаемся.

Сон оказывается спасительным. Я встаю посвежевшим, полным решимости победить Курье. Однако по другую сторону сетки — не Курье, а его бледная тень. Несмотря на то что он выигрывает у меня два сета, Курье кажется неуверенным, перегоревшим. Мне это знакомо — я много раз наблюдал такое в зеркале. Устремляюсь на беззащитную жертву и выигрываю матч, впервые за много лет взяв верх над ним.

Когда журналисты интересуются моим мнением об игре противника, отвечаю:

— Он не добился того, чего хотел.

Эта победа позволяет мне вернуть первое место в мировой классификации. Я вновь сверг Пита с пьедестала. Но для меня это лишь напоминание о том матче, в котором я не смог добиться победы.

В полуфинале встречаюсь с Чангом. Знаю, что могу победить, но уверен, что проиграю. Я просто обязан проиграть, ведь в финале ждет Беккер. Очередная битва с Беккером не на жизнь, а насмерть — последнее, что мне сейчас нужно. Я не справлюсь. У меня не хватит запала. Ну, а если выбирать между Беккером и Чангом, то я предпочел бы уступить Чангу. Кроме того, психологически проще проиграть в полуфинале, а не в финальном матче.

Итак, сегодня я проиграю. Поздравляю, Чанг. Ты с твоим Иисусом будешь счастлив.

Однако уступить по заказу трудно. Даже труднее, чем выиграть. Ведь надо проиграть так, чтобы не только публика, но и ты сам не понял, что сделал это нарочно: ведь ты неосознанно хочешь этого поражения. Разум пытается поддаться, но тело, благодаря мускульной памяти, сопротивляется. Да и сознание не то чтобы полностью стремится к проигрышу, лишь какая-то его раскольническая, бунтующая часть. Дурные решения принимаются в темных углах, далеко под поверхностью. Ты просто забываешь о важных мелочах: становишься медленнее в пробежке, слабее в рывке. Не так резко срываешься с места, не торопишься прыгнуть или нагнуться, все больше играешь руками, давая отдохнуть ногам и бедрам. Делаешь ошибки из-за беспечности, затем ошибаешься, желая нанести эффектный удар, потом еще пара ошибок — и медленно, но верно начинаешь проигрывать. Ты никогда не думаешь о том, чтобы специально загасить мяч в сетку. Все гораздо сложнее, гораздо изощреннее.