Откровенно. Автобиография

Выхожу на корт, чтобы победить. Я учел ошибки двух предыдущих финалов. Я побеждаю в первом сете, 6–3. Во втором, при счете 3–1, добыл брейк-пойнт. Если выигрываю это очко, то сет и матч — мои. И вдруг на нас обрушивается дождь. Болельщики накрывают головы и разбегаются в поисках укрытия. Мы с Курье возвращаемся в раздевалку, где ходим из угла в угол, как львы в клетке. Заходит Ник. Я жду от него совета или ободрения, но он молчит. Молчит! Я давно знаю, что держу его в своей команде отчасти по привычке, отчасти — из соображений лояльности. Как тренер он мне уже не нужен. Однако сейчас я жду не профессиональной подсказки, а обычной человеческой поддержки, которую может оказать своему подопечному любой тренер. Мне нужно несколько слов ободрения в момент, когда нервы на пределе. Неужели я многого прошу?

После дождя Курье встает далеко за задней линией, надеясь, что мои удары дойдут до него уже ослабленными. У него было время отдохнуть, подумать, восстановиться, и он устремляется вперед, отыгрывает брейк-пойнт, затем выигрывает второй сет. Теперь я разозлился. В ярости я выигрываю третий сет, 6–2. Доказываю Курье и себе самому, что второй сет был для него случайной удачей. Два сета к одному. Я вижу впереди финишную линию. Мой первый Большой шлем. Шесть игр позади.

Но после начала четвертого сета теряю двенадцать из первых тринадцати очков. Получается, я потерял силы? Или Курье стал играть лучше? Не знаю, отчего так, и никогда не узнаю. Зато я прекрасно знаю, что мне знакомо это чувство неизбежности и невесомости, когда силы утекают, будто в песок. Курье выигрывает этот сет 6–1.

В пятом сете, при равном счете 4–4, соперник выигрывает подачу, а я неожиданно начинаю мечтать о проигрыше.

Да, иначе не описать это состояние. Если в четвертом сете я потерял волю, то в пятом — желание. Насколько в начале матча был уверен в победе, настолько под конец не сомневаюсь в грядущем поражении. И с нетерпением жду его. Говорю себе: «Пусть это случится быстро. Поражение — смерть, так пусть она будет мгновенной».

Я больше не слышу криков толпы и даже собственных мыслей: в голове — сплошной шум. Не чувствую ничего кроме желания проиграть. Я проигрываю десятый и решающий гейм пятого сета — и поздравляю Курье с победой. Друзья потом говорили, что более жалкого выражения на моем лице они не видели никогда.

Зато в этот раз я не браню себя. Холодно объясняю себе самому: «В тебе нет чего-то важного, чтобы перешагнуть этот барьер. Ты не способен на большее — и должен выйти из игры».

ОТ ПОРАЖЕНИЯ ОСТАЕТСЯ ШРАМ. Венди говорит, что видит его воочию — похожий на след от удара молнии. Больше она не говорит ничего на протяжении всего долгого пути до Лас-Вегаса.

Мы входим в родительский дом. Отец встречает нас в холле. Он напускается на меня прямо с порога: почему я не поговорил с судьями после того, как закончился дождь? Почему я не заставлял соперника играть с левой? Не отвечаю и не двигаюсь. Я ждал этой тирады последние двадцать четыре часа и сейчас уже эмоционально глух к ней. Но Венди — нет. Она совершает то, чего никто до сих пор не делал, хотя когда-то я надеялся, что мама отважится. Она встает между нами — и произносит:

— Можно не говорить о теннисе хотя бы два часа? Два часа — без тенниса?!

Отец застывает, пораженный. Я уверен, что сейчас ударит ее. Но вместо этого он, резко отвернувшись, быстро уходит по коридору в спальню.

Я смотрю на Венди, оторопев. Сейчас я люблю ее больше, чем когда бы то ни было.

НЕ ПРИКАСАЮСЬ К РАКЕТКАМ. Не открываю спортивную сумку. Не хожу на тренировки к Джилу. Валяюсь на диване и вместе с Венди смотрю фильмы ужасов. Только ужастики могут меня отвлечь: в них есть что-то от чувства, охватившего меня в том пятом сете против Курье.

Ник изводит меня советами участвовать в Уимблдоне. Я смеюсь, глядя в его дубленую коричневую физиономию.

— Возвращайся в седло! — увещевает он. — Это — единственный путь, мальчик мой!

— Да иди ты со своим седлом.

— Да брось ты! — утешает Венди. — Хуже уже точно не будет.

Слишком мрачный, чтобы спорить, я позволяю Нику и Венди запихнуть себя в самолет до Лондона. Мы снимаем прелестный двухэтажный дом недалеко от Английского теннисного и крокетного клуба. Позади дома — очаровательный садик с розовыми кустами и множеством певчих птиц, укромное убежище, сидя в котором почти забываю, зачем я в Англии. Благодаря Венди, дом становится по-домашнему уютным. Она приносит продукты, расставляет свечи и распространяет повсюду запах своих духов. Вечером она готовит чудесные ужины, а утром собирает мне на тренировку коробку с ланчем.