Откровенно. Автобиография

Незавидное место в классификации привлекает ко мне особое внимание. Оно было бы еще более пристальным, если бы часть его не отвлекала на себя Брук: фотографы сопровождают щелчками затворов каждый поворот ее головы. Я в деловом настроении — и в соответствующем стиле: черная шляпа, черные шорты, черные носки, черно-белые туфли. Однако в начале своего первого матча с Робертом Эриксоном чувствую знакомое нервное напряжение и слабость в желудке. Я стараюсь преодолеть его, вспоминаю Брэда, отбрасываю прочь все мысли о совершенстве. Пытаюсь играть надежно, спокойно, позволяя Эриксону проиграть. И он проигрывает, подарив мне пропуск во второй круг.

Потом побеждаю француза Ги Форже — буквально на последнем дыхании. За ним следует Уэйн Феррейра из Южной Африки, которого я обыгрываю в трех сетах.

Следующим идет Чанг. Утром перед игрой у меня начинается чудовищная диарея. К моменту матча я слаб, выпотрошен до дна и способен лишь невнятно бормотать, подобно Пичез. Джил вливает в меня ударную дозу своего витаминного коктейля. Он густой и плотный, как масло. С усилием глотаю, несколько раз с трудом удержав жидкость в себе. «Спасибо, что доверяешь!» — шепчет Джил, когда я проталкиваю в себя последние глотки.

И вот, наконец, я попадаю под циркулярную пилу Чанга. Это тот редкий случай, когда партнер хочет выиграть так же, как я, — ни больше ни меньше. С самой первой подачи мы оба знаем, что не сумеем решить наш спор за время матча. Необходим фотофиниш, иначе выявить сильнейшего будет невозможно. Однако в пятом сете, будучи уверенным в предстоящем тай-брейке, я ловлю ритм и развиваю наступление. Наношу сумасшедшие удары и чувствую, что соперник теряет волю к победе. Это почти нечестно — утащить у противника победу в матче после столь долгой равной игры. По справедливости финал должен был стать куда более напряженным, однако последние минуты игры оказываются до смешного легкими.

На послематчевой пресс-конференции Чанг явно говорит о какой-то другой игре, не имеющей отношения к той, в которой я только что участвовал. Он утверждает, что мог бы сыграть еще два сета, а мне просто-напросто повезло. Более того, он хвастается, что сумел обнаружить слабые места в моей игре, за что остальные участники турнира должны быть ему благодарны. По его словам, с этого момента я уязвим. Я фактически спекся.

Следующий мой соперник — Мустер. Я выполнил свое обещание не проигрывать ему больше. После матча, однако, мне потребовалось собрать волю в кулак, чтобы не потрепать его по волосам.

Я в полуфинале. В субботу предстоит игра с Мартином. В пятницу днем мы с Джилом обедаем чизбургерами на поджаристых английских оладьях в P.J.Clark’s. Нас обслуживает наша любимая официантка: уверен, что у этой дамы есть что рассказать о себе тому, кто рискнул бы ее расспросить. В ожидании заказа мы листаем нью-йоркские газеты, и я замечаю в одной из них колонку о себе. Конечно, не стоило читать ее, и все же я не смог удержаться. Открытый чемпионат США, утверждает ее автор, спортивный обозреватель Майк Лупика, вновь дает мне прекрасную возможность проиграть, — и можно быть уверенным, что я найду способ сделать это.

«Агасси просто не рожден чемпионом», — утверждает журналист.

Я сворачиваю газету и чувствую, как стены надвигаются на меня и поле зрения сужается до размера булавочной головки. Лупика пишет так уверенно, как будто он знает будущее. А что, если он прав? Что, если это — мой момент истины и я так и останусь неудачником? Если не сейчас, когда я еще получу шанс выиграть Чемпионат США? Слишком много всего должно для этого совпасть. Финалы не растут на деревьях. Что, если я никогда не выиграю этот турнир и всю жизнь буду с сожалением вспоминать нынешний момент? Что, если идея взять в тренеры Брэда была ошибкой, а Брук — неподходящая для меня пара? Что, если моя с таким трудом собранная команда никуда не годится?

Джил видит, как я побледнел.

— Что случилось?

Я прочел ему колонку. Он не двигается.

— Хотел бы я как-нибудь потолковать с этим Лупикой, — произносит он.

— А что, если он прав?

— Контролируй то, что можешь контролировать.

— Конечно.

— А вот и наш заказ.