Откровенные диалоги о штрафниках Великой Отечественной

Прежде всего, мы хотим от всей души поздравить Вас с наступающим и близким уже юбилеем и выразить вам благодарность от имени редакции «Русской народной линии» за те замечательные, актуальные, всегда острые публикации, которые с интересом воспринимаются читателями. И мы всегда знаем, что если есть что-то острое на военную или патриотическую тематику, то мы знаем, кому позвонить, к кому обратиться за комментарием.

Вы прошли долгий жизненный боевой путь как офицер, побывали практически на всей нашей необъятной родине, на просторах нашей большой исторической России, во многих местах доводилось вам служить. И первый вопрос хотелось бы задать о вашем детстве: о двадцатых, тридцатых годах, которые сейчас мифологизированы. Насколько мне известно из вашей книги, Вы родились на Дальнем Востоке в Хабаровском крае, и ваши близкие и родные были репрессированы.

Пыльцын А.В.: Да, это почти так. Репрессированными оказались мой отец и дядя, брат матери.

Степанов А.Д.: У нас такой образ создается либеральными средствами массовой информации, что дети, родственники репрессированных не имели никакой возможности получить образование, сделать карьеру. Вы — живое опровержение этого. Какими Вы помните 30-е годы?

Пыльцын А.В.: Во-первых, я всегда, когда спрашивают об этом, говорю: «Родился в первой четверти прошлого века». Как давно это было! Вот сейчас я думаю, как долго живу. А родился действительно на Дальнем Востоке, тогда он был развивающимся. Родился я на станции Известковой, тогда это не станция была — разъезд Известковый, совсем недалеко от станции Бира. Отец у меня был дорожный мастер, на железной дороге работал. Его вскоре перевели на участок между Известковым и Бираканом. Там была отдельная казарма, в который жили (у железнодорожников многоквартирные дома почему-то назывались казармами). У меня два старших брата учились в школе в ближайшем Биракане, жили у знакомых, а в 1931 году по настоянию отца семья переехала на станцию Кимкан, где была школа, и я пошел в 1-й класс. Надо сказать, что до школы я умел бегло читать, и старики казармы собирались, сажали меня на стол у керосиновой лампы, и я, мальчишка 5–6 лет, вслух читал им далеко не детские книжки.

Степанов А.Д.: Кто вас научил читать?

Пыльцын А.В.: Я не помню, кто меня научил читать, но скорее всего старший брат Иван, который учился в Биракане, на каникулы приезжал. Мама была неграмотная совершенно, отец постоянно занят на работе. Иван научил азам, а потом, когда мне уже первые навыки дали, читал всё, что попадётся на глаза. Отец подписывался на железнодорожную газету «Гудок», я её от заголовка до последней страницы читал, почти не понимая многого. Мне потом выписали журнал «Мурзилка», который я ждал каждый раз с интересом. У отца была библиотека, книжечки такие в не очень хорошем переплете, но много. Я их все перечитал.

Степанов А.Д.: Это уже 20-х годов издания или ещё дореволюционные?

Пыльцын А.В.: Дореволюционные у него тоже были: красочный журнал «Нива», приложения к нему Сервантеса и других авторов — все это перечитал. Потом, когда в школу пошел, в библиотеке увидел сочинения Ленина, а для меня «сочинение» — это интересные рассказы, например, Гарина-Михайловского, Мамина-Сибиряка и так далее. Я говорю: «Дайте почитать», а мне: «Ты что! Ты ничего здесь не поймешь». А я такой был: «Как не пойму: я знаю, Ленин наш вождь, но он ещё, оказывается, писатель, сочинитель!» Выпросил первый том, дали мне его. Я пришел домой. Начал читать — ничего не понимаю. Какие-то слова совершенно незнакомые и вообще никакой природы, никаких животных — ничего там нет. Я так, наверное, страниц десять, может быть, прочел с трудом, а потом вернул. Впоследствии, когда учился уже в первом-втором классе, я маму начал учить грамоте. Я ее немного научил, а в это время в стране развернулись ликбезы, в каждом поселке так называемые кружки «ликвидации безграмотности» открывались. Боролись с неграмотностью страны; мама тоже почувствовала интерес, пошла в эти кружки. Более-менее быстро она научилась читать и писать, а потом, когда война началась, мужчин многих мобилизация «подчистила». Надо было их заменять, и её взяли на полуавтоматический блокпост перевода стрелок. Со своей «ликбезовской» грамотностью она вполне справлялась с этим, проработала всю войну и даже получила высшую железнодорожную награду «Знак Почётного железнодорожника», медаль «За трудовую доблесть». Считаю, что в какой-то мере это и моя заслуга, что она стала грамотным человеком.

Степанов А.Д.: Александр Васильевич, в 1937 году Вам было 14.

Пыльцын А.В.: Да, в конце года, в ноябре.

Степанов А.Д.: Вы помните, что такое репрессии?

Пыльцын А.В.: Я помню очень хорошо, как в 37-м арестовали моего дядю, брата моей мамы. В это время как раз он попал под каток репрессий, и его за какую-то вроде бы антисоветскую деятельность приговорили к заключению без права переписки.