Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

— Рассказать — отчего не рассказать: может быть, господин писатель и впрямь увековечит неизвестный миру подвиг подпоручика Карамышева. Карамышев моя фамилия. Прошу любить и жаловать. — Он ощерил желтые, очень неприятные зубы. — Туркестанский орел — поорлистее тех, что у вас под стол лазают. Но ежели рассказывать… Неуютно здесь, да и шум. Пойдемте лучше наверх, к Наташе… — И, заметив удивление окружающих, разъяснил: — Я двоюродный брат хозяйки здешней. Приехал из Бухары на побывку. Людей, как говорится, посмотреть и себя показать… Ну, и устроиться, ежели удастся. Наталья, кажется, по таким делам — мастак.

Он отодвинул стул.

— Пошли? Насчет бутылок я кому нужно мигну.

— И рокфору, — сказала Тамара. — Я не могу после ужина без рокфора…

Бибиков умоляюще глянул на Эристову. Она засмеялась и положила свою руку на руку Андрея Николаевича:

— Бибикова мы тоже с собой возьмем, правда?

Наверху, в дальней «синей» гостиной, куда проследовал твердой по-хозяйски поступью чернявый в предшествии остальных, было действительно уютней. Полутьма от синего, темного фонаря, темных, синим штофом обтянутых стен. Ковер — синий, теплый, пушистый, во всю комнату. И разожженный камин.

Карамышев сел на ковер, у самой каминной решетки. Мысль — счастливая: так действительно будет совсем уютно. Тамаре для мягкости набросали диванных подушек. В ногах у нее сел Бибиков, в головах — писатель и Бистром. Княжнин, два лейб-егеря, преображенец и лейб-гусар, князь Ливен ближайшие соседи по столу, слышавшие весь разговор и, естественно, вошедшие в компанию, разместились чуть-чуть поодаль. Лакеи, вошедшие следом, составили на ковер подносы с бокалами, бутылками, сыром и фруктами.

— Там есть ключ, — хрипловатым голосом сказал чернявый и оглядел Тамару, нагло и жадно. — Капитан, вы всех ближе: не откажите щелкнуть, чтобы случайно кто не забрел. Нам лишних не надо. И так в комплекте: женщина, тигры и орлы.

Он захохотал. Никто не отозвался. Замок щелкнул. Княжнин разлил вино по бокалам. Карамышев выпил, дергаясь ртом и морщась.

— Итак. Рассказ о том, как меня, туркестанского, по патриотической терминологии, орла, заклевал двуглавый орел всероссийский…

— Как? — спросил запиравший дверь егерь и переглянулся — взглядом летучим и быстрым — с Княжниным. — Вы, собственно, о чем?..

Карамышев не ответил. Он смотрел сквозь до краев налитый бокал на синие, жуткие огоньки в камине.

— Прежде чем перейти к основной своей теме, вынужден сделать некоторое предисловие, ибо иначе непонятно будет воспоследовавшее. Предисловие это, то есть первый, как бы приуготовительный рассказ, я озаглавлю по-писательски…

Холерная романтика

Название в определенной мере, я бы сказал, самообличительное. Потому что начал я свою жизнь романтиком: в неопределенных мечтах о великом. Это вообще, как вы и по себе, конечно, знаете, в системе тогдашнего воспитания было. Тогда, не как теперь, на великих образцах и к великим делам, а не муравьиному бытию воспитывали. Десяти лет я Плутарха читал, с сердцебиением: Фемистокл, Аристид, Перикл…

"Афиняне не знали, чему больше удивляться в Алкивиаде: его порокам или его добродетелям…"

Десять лет прошло, помню! А к шестому классу гимназии неопределенная мечта стала приобретать и некие жизненные уже очертания. Когда мы древнюю российскую письменность проходили, заволновала меня совершенно особенно былина о Волхе Всеславиче, как он царство индийское покорять ходил, повоевал индийского царя Салтыка и жену его, красавицу Елену Александровну, за себя взял. Не изволите помнить?

Обернулся Волк туром — золоты рога,

Побежал он к царству индийскому…

Такое странное дело: об Индии в былине ничего нет, только название одно, а видел я ее до последней точности ясно. Словно я там под каждым деревом посидел, каждого слона за хобот потрогал… И Елену Александровну, Салтыкову жену, хотя она в былине тоже никак не описана, видел тоже до невероятности осязаемо: тоненькая, томная, а грудь высокая-высокая, прямо невероятная грудь!.. Конечно, впоследствии мне стало понятно, что так оно и должно было быть, потому что детское мечтание о женщине всегда с груди начинается — другого еще не знаешь, но тогда очень меня это волновало. Подумаешь о Елене Александровне — и по всему телу сладкая такая изморозь.

Тогда-то, на школьной еще, стало быть, скамье, и закрепла мечта в решение: завоевать Индию. Достойней мечты не найти, я и сейчас так думаю, потому что значит это — с одного раза взять все, что только человек может в жизни своей пожелать: славу, власть, богатство, красавицу-женщину.