Откровенные рассказы странника духовному своему отцу

Подойдя, увидел хмельного старика в солдатской шинели, сидевшего у одного двора на завалине, и поклонился ему, да и говорю: «Нельзя ли у кого попроситься здесь переночевать?» «Кто может пустить, кроме меня? – закричал старик, – я здесь главный! Это почтовая станция, а я смотритель». – «Так позвольте, батюшка, мне ночевать у вас!» – «А паспорт у тебя есть? Подавай законный вид на лицо». Я дал ему свой паспорт, а он держит его в руках да опять спрашивает: «Где же паспорт?» «У вас в руках», – ответил я. «Ну, пойдем в избу». Смотритель надел очки, прочел и говорит: «Точно вид законный, ночуй. Я ведь добрый человек, вот поднесу тебе и чарку». «От роду не пью», – ответил я. «Ну так наплевать, по крайней мере, с нами поужинай». Сели за стол, он да кухарка, молодая баба, тоже довольно выпивши, и меня посадили с собой. Во все время ужина они бранились, укоряли друг друга, а под конец и подрались. Смотритель ушел в сени спать, в чулан, а кухарка начала убираться, перемывать чашки да ложки и доругивала своего старика.

Я, посидевши, подумал, что не скоро она угомонится, да и сказал ей: «Где бы, матушка, мне уснуть? Я очень устал с дороги». – «Вот я тебе постелю, батюшка», – и, приставив скамейку к лавке у переднего окна, постлала войлок и положила изголовье. Я лег да и закрыл глаза, как будто сплю. Долго еще колобродила кухарка, наконец, убралась[ 23 ], погасила огонь и подошла ко мне. Вдруг все окошко, бывшее в переднем углу, рама, стекла и осколки косяков, разлетевшись в дребезги, посыпались с ужасным треском, вся изба потряслась, а за окном раздался болезненный стон, крик и барахтанье. Баба в испуге отскочила на средину пола и грохнулась на пол. Я вскочил без памяти, думая, что земля разверзлась подо мною. Вот вижу, два ямщика внесли в избу человека, всего в крови, так что и лица его не было видно. Это еще более привело меня в ужас. Это был фельдъегерь, скакавший переменить здесь лошадей. Ямщик его, не потрафивши верно завернуть в ворота, дышлом вышиб окно, а как перед избою была канава, то бричка опрокинулась, и фельдъегерь, упавши, глубоко расцарапал себе голову об заостренный кол, которым была укреплена завалина. Фельдъегерь потребовал воды да вина, промыть себе рану, примочил вином, и сам выпил стакан, да и крикнул: «Лошадей!» Я стал около его, сказав: «Как вам, батюшка, с такой болью ехать-то?». «Фельдъегерю некогда быть больным», – ответил он и поскакал. Бабу ямщики оттащили к печи в угол без чувств, накрыли рогожкой, сказав: «Это ей притча приключилась от испуга, она прочухается». А смотритель опохмелился и опять пошел досыпать.

Остался я один[ 24 ]. Вскоре баба встала и начала ходить из угла в угол, как шальная, наконец, ушла из избы. Я, помолившись, почувствовал ослабление в силах и перед светом немного заснул.

Поутру, простившись со смотрителем, я отправился, шел и воссылал молитву мою с верою, упованием и благодарением к Отцу щедрот и всякого утешения, избавившему меня от близкой беды.

Через шесть лет после этого происшествия, проходя мимо одного женского монастыря, я зашел в церковь помолиться. Странноприимная игуменья взяла меня к себе после обедни и велела подать чаю. Вдруг приехали к ней неожиданно гости, она вышла к ним, а меня оставила с монахинями, ее келейницами. Смиренная монахиня, разливавшая чай, возбудила во мне любопытство спросить: «Давно ли вы, матушка, в этой обители?» «Пять лет, – ответила она, – меня безумную привели сюда, и Бог здесь помиловал. Вот матушка игуменья оставила меня у себя при келье и постригла». «От чего же вам случилось безумие?» – спросил я. «От испугу. Я нанималась на такой-то станции, и ночью во время сна лошади вышибли окно, я, испугавшись, сошла с ума. Меня целый год родственники водили по святым местам, и вот я здесь только исцелилась»[ 25 ]. Услышав это, я возрадовался душой и прославил Бога, мудро все на пользу устраивающего.

«Много было еще разных случаев, – обратившись к своему отцу, сказал я. – Если по порядку рассказывать, то и в трое суток не переговоришь всего. Разве еще один случай рассказать.

В ясный летний день увидел я кладбище близ дороги, или так называемый погост, то есть церковь, да одни священно-служительские дома. Был благовест к обедне, и я пошел туда. Шли туда же и окрестные люди, а иные, не доходя церкви, сидели на траве и, видя меня, поспешно шедшего, говорили мне: «Не спеши, еще настоишься вволю, покуда начнется служба. Здесь служат очень долго, священник-то больной да такой мешкотный». Действительно, служба шла очень долго. Священник молодой, но прехудой и бледный действовал очень медленно, впрочем, очень благоговейно и с чувством в конце обедни сказал прекрасную понятную проповедь о способах приобретения любви к Богу[ 26 ].