Откровенные

— Очень рада видеть тебя, Марк… Очень рада, — громко произнесла она, поспешно утирая слезы и стараясь принять спокойный вид. — Вася тоже, верно, рад, что дядя Марк пришел. А мы, дядя, вздумали расхвораться и собираемся ехать в Швейцарию. Ты нам поможешь достать паспорты? — прибавила Марья Евграфовна искусственно небрежным тоном.

— С удовольствием, все, что нужно.

Когда Марк подошел к дивану и увидал исхудалое мертвенное лицо племянника, он понял слезы сестры и вспомнил своих детей. Вспомнил и сильнее почувствовал то щемящее чувство осиротелости, какое он не раз испытывал после разлуки с детьми.

О Ксении Марк редко вспоминал, а если и вспоминал, то с холодным озлоблением человека, разгаданного и презираемого женой, бывшей у его ног. Оказывалось, что есть женщины, расходящиеся с мужьями и из-за взглядов. К этому озлоблению по-временам присоединялось еще и недовольство молодого и здорового животного, лишенного удобства без хлопот, без потери времени и без игры в «влюбленность», пользоваться ласками красивой, опрятной и нравящейся ему женщины.

О детях же Марк вспоминал часто. Ему хотелось их увидать, их приласкать, и он приказывал своему лакею узнавать через швейцара об их здоровье.

По обыкновению своему объясняя это чувство, он квалифицировал его «эгоистическим чувством производителя, любящего себя в своих детях» и рассчитывал, что оно co временем пройдет и беспокоить его не будет. Мало ли отцов не знают своих детей. Хотя бы Павлищев? Какое ему дело до этого умирающего мальчика? Это дело матерей, а не отцов.

С какою-то необычною в Марке ласковостью, он нежно и осторожно пожал эту тонкую, словно восковую руку мальчика и, нагнувшись, поцеловал его в обе щеки. Прежде он не целовал племянника.

Эта ласка тронула Васю. Он приветливо улыбнулся и неожиданно спросил:

— Очень я похудел, дядя Марк?

— Ты? Похудел, но не особенно. К чему ты спросил об этом?

— Чтоб знать правду. Мама говорит, что я мало похудел… А ты, дядя, посмотрел бы на грудь… Все ребра видны! — точно укоряя кого-то, говорил больной.

— Это не беда… Это часто бывает. Во время болезни худеют, а потом полнеют! — значительно и авторитетно проговорил Марк и подумал: «он скоро умрет»!

В нем росло чувство жалости к мальчику и в то же время в голове пронеслась приятная мысль, что его дети здоровы.

Он поймал себя на этой мысли и улыбнулся.

«Какие, однако, мы еще звери!» мысленно сделал он определение.

— Вот и доктор сейчас был и сказал, что эта худоба пройдет, — заговорила Марья Евграфовна, понявшая чутким своим сердцем, что вид больного мальчика произвел на брата сильное впечатление…

Правда, на его лице ничего не видно… Марк умеет владеть собой, но эта его особенная нежность…

— Какой доктор был? — осведомился Марк.

— Профессор Аксенов…

— А… Как это он к тебе приехал? Он ни к кому не ездит, этот седой ребенок! — прибавил насмешливо Марк.

— Написала письмо и приехал… Такой ласковый, добрый…

— И денег, конечно, не взял?

— Не взял… А отчего ты его назвал ребенком, Марк?

— Оттого, что он до старости лет верит еще в людей и ждет царства правды.

— А ты?.. Разве так и не веришь?..

— Мало… Ну да не об этом теперь речь… Когда ты хочешь ехать за-границу?

— Чем скорее, тем лучше.

— Так я тебе заграничные паспорты завтра же доставлю. Давай свой вид на жительство…

Марья Евграфовна подала ему свой вид. Марк пробежал его глазами и словно бы в раздумье заметил:

— Тебе тридцать четыре года?

— Да. А что?

— Ничего особенного… Я только подумал, что годы тебя не умудряют… Ты все такая же, как и была…

— Какая?..

— Вся — жертва. Вечно жила для других и будешь жить для других…

— И ты, надеюсь, не для одного себя живешь?

— Не надейся, Маша. Исключительно для собственной своей персоны. Так спокойней.

— Полно, Марк, не лги на себя. Что это за манеры нынче у молодых людей казаться непременно хуже, чем они есть.

— Это не манера, Маша… Это просто откровенность…

— И ты вот то же… Точно я не знаю тебя…

— Совсем не знаешь! — промолвил Марк.

— А разве ты не живешь для своей жены, для своих детей?.. Разве не работаешь для полезного дела?.. Прости, Марк… Я и не спросила: как поживает Ксения Васильевна? Что твои дети? Как бы мне хотелось их повидать. Я заочно так полюбила твою жену. Она такая милая, умная, хорошая…

— Отчего ж непременно: милая, умная, хорошая! — усмехнулся Марк. — Ведь ты ее никогда не видела?

— Я знаю ее по письмам… Только хорошие люди могут писать такие письма…

— Ну, будь по твоему… Но дело только в том, что я уж два месяца, как разошелся с женой и не вижу детей…

— Разошелся? Не видишь детей? А я ничего не знала! Да мне не до того было… я никому не писала… Бедный Марк! — прибавила Марья Евграфовна, с сочувствием взглядывая на брата.

Марк ждал, что она, частью из сочувствия, а частью из любопытства, станет расспрашивать о причинах, но она деликатно молчала, изумленная и искренно опечаленная.

«И своего-то горя у нее много, а она и за меня сокрушается, эта наивно-добрая душа. Впрочем, это ее призвание!» подумал Марк.

— А мы не мешаем ли тебе, Вася, своим разговором?