Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

Днем я не спускалась вниз, а сидела одна у своего окна наверху, пока не кончилось чаепитие. Я слышала, как они громко разговаривают, и была уверена, что все они сидят в нише, уставившись в окно и смеясь над глупой девчонкой. Пусть смеются! Теперь я чувствовала себя выше всего этого. За ужином я очень волновалась, торопясь поскорее покончить со всем этим; и тетя Мэри, по-моему, тоже волновалась. Я сомневаюсь, что она читала свой «Таймс», когда его принесли; она открыла его, чтобы защитить себя, и наблюдала из своего угла. Я устроилась в углублении, с сердцем, полным ожидания. Мне ничего так не хотелось, как увидеть, как он пишет за своим столом; чтобы он повернул голову и слегка помахал мне рукой, просто чтобы показать, что он знает, — я здесь. Я просидела с половины восьмого до десяти часов, дневной свет становился все мягче и мягче, пока, наконец, не стало казаться, что он просвечивает сквозь жемчужину и не видно ни одной тени. Но окно все время было черным, как ночь, и там не было ничего, совсем ничего.

Впрочем, в другие вечера все было так же: он приходил сюда не для того, чтобы доставить мне удовольствие. В жизни человека, такого великого ученого, есть и другие вещи. Я сказала себе, что ничуть не разочарована. Почему я должна быть разочарована? Бывали и другие ночи, когда его там не было. Тетя Мэри следила за каждым моим движением, ее глаза блестели, часто влажные, и в них была такая жалость, что я чуть не плакала, но мне казалось, что я жалею ее больше, чем себя. А потом я бросилась к ней, снова и снова спрашивая, что это было, и кто это был, умоляя ее сказать мне, знает ли она? Что случилось, когда она увидела его? И что это значит — для женщин нашей крови? Она сказала мне, что не может сказать ни как это было, ни когда: это было как раз в то время, когда это должно было быть; и что мы все видели его в свое время — «то есть, — сказала она, — те, которые похожи на нас с тобой». Что это было, что отличает ее и меня от остальных? но она только покачала головой и ничего мне не ответила. «Говорят, — начала она и вдруг резко остановилась. — О, милая, постарайся забыть все это — если бы я только знала, что ты такая! Говорят, что когда-то жил один ученый, и его книги нравились ему больше, чем любовь любой дамы. Милая, не смотри на меня так. Подумать только, что это я навлекла все это на тебя!»

— Он был ученым? — воскликнула я.

— И одна из нас, должно быть, была легкомысленной женщиной, не такой, как мы с тобой, но, может быть, это была просто невинность, потому что — кто знает? Она помахала ему рукой, чтобы он пришел; и это кольцо было знаком, но он не пришел. Но она все сидела у окна и махала рукой, пока, наконец, ее братья не услышали об этом, потому что это были суровые люди, и тогда… о, моя милая, не будем больше говорить об этом!

— Они убили его! — воскликнула я, увлекшись. А потом схватил ее обеими руками, встряхнула и отпустила. — Ты говоришь мне это, чтобы пустить пыль мне в глаза, когда я видела его только вчера вечером, и он такой же живой, как я, и такой же молодой!

— Милая, милая! — сказала тетя Мэри.

После этого я долго не разговаривала с ней, но она держалась рядом, не отходя от меня без особенной нужды, и всегда с жалостью в глазах. На следующую ночь все было так же, как и на третью. В ту, третью ночь, мне показалось, что я больше не могу этого выносить. Я должна была что-то сделать, если бы только знала, что! Если когда-нибудь стемнеет, совсем стемнеет, может быть, что-нибудь сделать и удастся. Мне снились нелепые сны о том, как я крадусь из дома, беру лестницу и взбираюсь наверх, чтобы попытаться открыть это окно посреди ночи — если, может быть, мне удастся уговорить мальчика пекаря помочь мне; а потом в голове у меня кружилось, и мне казалось, будто я это сделала; и я почти видела, как мальчик приставил лестницу к окну, и слышала, как он кричит, что там ничего нет. О, как медленно тянулась эта ночь! и как светло было, и так ясно, — ни темноты, чтобы прикрыть, ни тени, будь то на одной стороне улицы или на другой! Я не могла заснуть, хотя и была вынуждена лечь в постель. А глубокой ночью, когда во всех других местах темно, я очень тихо соскользнула вниз по лестнице, хотя на лестничной площадке скрипела одна доска, открыла дверь и вышла. От аббатства до Западного порта не было видно ни души, деревья стояли подобно призракам, тишина была ужасна, и все было ясно, как днем. Вы не знаете, что такое тишина, пока не услышите ее в таком свете, не утром, а ночью, — без рассвета, без тени, когда все ясно, как днем.

Не имело никакого значения, как медленно тянулись минуты: час ночи, два часа ночи. Как странно было слышать бой часов в этом мертвом свете, когда их никто не слышал! Но это тоже не имело никакого значения. Окно было совершенно пустым, даже отметины на стеклах, казалось, исчезли. Спустя некоторое время я снова прокралась через тихий дом, в ясном свете, холодная и дрожащая, с отчаянием в сердце.