Открытие Франции. Увлекательное путешествие длиной 20 000 километров по сокровенным уголкам самой интересной страны мира

Двести лет назад эти языки и диалекты сосуществовали с французским языком, а часто прекрасно существовали и без него. Известно, что в сравнительно недавнее время, в 1863 году, четверть призванных в армию новобранцев говорили только на «патуа». Кажется даже, что в некоторых местностях именно французский язык пришел в упадок. В Лораге, к юго-востоку от Тулузы, школьные инспекторы обнаружили, что местные дети забывали то немногое, что знали из французского языка, как только оканчивали школу. «Французский язык оставляет в их умах не больше следа, чем латинский в умах студентов коллежей». В Сердани, в Восточных Пиренеях, преподаватели языка случайно создали странный школьный жаргон – смесь латинских, французских и каталонских слов. Мужчины, возвратившись домой из армии, быстро возвращались к родному диалекту. Человек, который в 1850 году вернулся в родной Сельфруэн возле Ангулема после семи лет службы в армии и тридцати лет жизни в Америке, через несколько дней заговорил на диалекте своего детства. Воинская повинность распространяла по стране государственный язык, но она же могла сохранить более ранние формы диалектов, а некоторые новобранцы вообще никогда не учили французский. Есть несколько сообщений времен Первой мировой войны о солдатах-бретонцах, в которых стреляли их товарищи: либо потому, что принимали их за немцев, либо потому, что те не выполняли приказов, которых не могли понять.

Многие люди, отмеченные статистиками как говорящие на французском языке, должно быть, пользовались им лишь в какой-то один период своей жизни или в определенных ситуациях – когда служили где-то учениками, ходили на рынки или работали в городе. Если местный язык находился в спячке, легко могло возникнуть впечатление, что он исчезает. За последние сто пятьдесят лет примеры «чистого» диалекта все время записывали от людей, которых называли «старыми», как будто существует особый вид старых людей, которые никогда не становятся молодыми, но при этом каким-то образом размножаются и поддерживают жизнь своего языка. Одно поколение сменялось другим, и каждый раз бесчисленное множество людей говорило, что теперь на старом языке говорят только старики. Одна женщина сказала мне это (по-французски) в маленьком эльзасском городке Танн в 2004 году. Она родилась, вероятно, в начале 1970-х годов. Но оказалось, что дома она разговаривает со своей маленькой дочерью на эльзасском языке. Более молодая женщина, которая была вместе с ней, была представлена мне и сама представилась тоже как представительница поколения, которое почти забыло этот язык, вероятно, и увидит, как умрут последние, кто на нем говорил. Но она тоже говорила со своими матерью и бабушкой на эльзасском. Она вполне могла бы сказать мне по-эльзасски, что эльзасский язык умирает.

Мнение, что изобилие и разнообразие диалектов в регионе – признак его экономической и культурной отсталости, больше не считается правильным. Сейчас произнесенные в 1972 году слова президента Помпиду о том, что «для региональных языков нет места во Франции, которой суждено оставить свой отпечаток на облике Европы», кажутся сказанными в очень давние времена. Горные края, такие, например, как отдаленный Канталь, где родился Помпиду, возможно, и сейчас переполнены микродиалектами, но то же можно сказать и о некоторых более полных жизни и более индустриальных частях Франции – о Нормандии, Фландрии, Эльзасе и некоторых местностях на средиземноморском побережье.

Аббат Грегуар и все политики и учителя, которые после него пытались искоренить диалекты, хотели насадить вместо них один единый язык. Они были обязаны видеть во французском языке язык власти, а любое другое наречие считать признаком хаоса, варварства или мятежа. Но официальные донесения нарисовали перед ними то, чего они не ожидали, – упорядоченный мир. Франция вовсе не была чистым листом, на котором можно было написать современные принципы свободы и равенства. Оказалось, что Франция уже давно поделена на части, и не королями и армиями, а древними непостижимыми процессами, которые будет нелегко изменить указом парламента. Революция создала новую нацию и новый календарь, но она также открыла страну или страны, которые начали образовываться еще до того, как эта нация получила свое имя, и до того, как был изобретен христианский календарь.