Открытие Индии

Я говорил о выборах изо дня в день, и тем не менее выборы редко занимали мой ум полностью. И думал я не об одних лишь избирателях. Я соприкасался с чем-то более грандиозным —с многомиллионным народом Индии, и то, что я имел ему сообщить, относилось в равной мере ко всем: к избирателям и к не участвующим в выборах, к каждому индийцу, будь то мужчина, женщина или ребенок. Я был охвачен возбуждением деятельности. Физическое и эмоциональное соприкосновение с огромной массой людей глубоко волновало меня. Это не было ощущение, которое охватывает вас в толпе, когда вы чувствуете себя одним из многих и подчиняетесь ее порывам. Мои глаза притягивали тысячи взоров, мы смотрели друг на друга не как впервые встретившиеся незнакомцы, а как бы видя друг в друге что-то знакомое, хотя никто бы не мог сказать что именно. Когда я приветствовал их жестом намаскар (то есть сложив перед собой сомкнутые ладони рук), целый лес рук поднимался в ответном приветствии, на каждом лице появлялась дружеская улыбка, и приветственный гул толпы как бы заключал меня в теплые объятия. Я начинал говорить, мой голос передавал мои мысли, и я спрашивал себя, в какой мере доходят до них мои слова и те идеи, которые в них были заключены. Мне трудно сказать, понимали ли они все то, что я говорил, но в глазах их светилось внутреннее глубокое понимание, которое, казалось, пе нуждалось в словах.

КУЛЬТУРА МАСС

Таким образом, я наблюдал волнующую драму индийского народа в настоящем; и часто я мог проследить те нити, которые связывали его жизнь с прошлым, хотя взоры его и были обращены к будущему. Я обнаруживал повсюду культурные богатства, которые оказывали огромное влияние на его жизнь. Эти богатства представляли собой смесь народной философии, преданий, истории, мифов и легенд, и провести какую-либо разграничительную грань между ними было невозможно. Эти богатства были достоянием даже совершенно необразованных и неграмотных людей. Древний индийский эпос — «Рамаяна», «Махабхарата» и другие книги — известен широким массам в переводах и пересказах, и каждый эпизод, каждое поучение, заключенное в них, глубоко запечатлелись в сознании народа, обогащая и расширяя его. Неграмотные крестьяне знали наизусть сотни стихов и в разговоре постоянно ссылались на них или на какой-нибудь рассказ с соответствующим поучением из той или иной древней классической книги. Нередко меня удивляла какая-нибудь группа крестьян, умевшая придать такой литературный оборот незамысловатой беседе о делах сегодняшнего дня. Я понимал, что если мое воображение полно картин, навеянных документированной историей и более или менее достоверными историческими фактами, то и в сознании неграмотного крестьянина имеется своя картинная галерея, хотя его представления почерпнуты главным образом из мифов, преданий и эпических повествований о героях и героинях и лишь в самой незначительной степени — из истории. Тем не менее представления эти были достаточно ярки.

Я разглядывал их лица и фигуры и следил за их движениями. Я видел немало одухотворенных лиц и крепких тел, стройных и красиво очерченных. Женщины отличались грациозностью и гибкостью, величавой и гордой осанкой, и очень часто взор их был полон грусти. Обычно более утонченный физический тип встречался среди представителей высших каст, несколько более обеспеченных в экономическом отношении. Иногда, идя по проселочной дороге или проходя через деревню, я останавливался пораженный при встрече с прекрасным мужчиной или красивой женщиной, которые напоминали мне какую-нибудь древнюю фреску. И я дивился тому, что этот национальный тип мог выжить и сохраниться в веках, несмотря на все ужасы и страдания, выпавшие на долю Индии. Чего только мы не добились бы с таким народом при более благоприятных условиях, если бы для него были открыты более широкие возможности!

Повсюду царила нищета во всех ее бесчисленных проявлениях, и знак этого зверя был отчетливо виден на лбу каждого индийца. Жизнь была измята, изуродована, стала несчастьем, и на почве этого, на почве постоянной нужды и вечной необеспеченности возникли многочисленные пороки. Видеть все это было неприятно, но таково было действительное положение Индии. Слишком сильно давал себя чувствовать дух покорности, готовности мириться с существующим положением вещей. Но при этом сохранялись нежность и мягкость, культурное наследие тысячелетий, которое не смогли стереть никакие несчастья.

ДВЕ ЖИЗНИ

Таким и различными иными путями я стремился открыть Индию, Индию в ее прошлом и настоящем, и я заставлял себя быть восприимчивым к внешним впечатлениям и к волнам мыслей и чувств, которые доходили до меня как от моих современников, так и от тех, кто давно уже перестал существовать. Я пытался на какое-то время отождествить себя с этой бесконечной вереницей людей, в конце которой и я с борьбой прокладывал себе путь. А затем я временами отрывался от нее и как бы с вершины холма глядел на простиравшуюся внизу долину.