Открытие медлительности

— Нет, — сказал он через некоторое время. — Живопись и литература по-своему передают, как что выглядит и по каким правилам что движется, но они не передают, как быстро это происходит. Если же они утверждают, что делают это, можно сразу поставить данное утверждение под сомнение. Вот что важно. Ибо то, сколь долго длятся те или иные вещи и как быстро они изменяются, люди должны увидеть сами.

— Я вас не понимаю, — признался Роже. — Не кажется ли вам, что ваши претензии несколько преувеличены? К чему так раздувать трагедию, если речь идет всего-навсего о каком-то безобидном иллюзионе, бесхитростной машине, придуманной для забавы? Я бы еще согласился с вашими возражениями, если бы подобный аппарат был в состоянии полностью заменить собою непосредственное человеческое наблюдение, лишив нас возможности самостоятельно смотреть и видеть. Но это нереально и потому нам не грозит.

Франклин стоял у окна и все никак не мог разразиться ответом. Он моргал, бормотал, качал головой и уже открывал рот, чтобы начать говорить, но потом все-таки снова закрывал его, чтобы как следует еще раз все обдумать. Счастье, что Роже обладал достаточным тактом.

— Как долго длятся те или иные вещи и как быстро это может все перемениться, — сказал Франклин, — никем не определено, это в значительной степени зависит от каждого отдельного человека. Я потратил немало сил, прежде чем научился различать мою собственную скорость и то, как движется мир по отношению ко мне. Иллюзии тут крайне опасны. Особенно, например…

— Да, да, пример, пожалуйста! — воскликнул Роже.

— Например, в ситуации, когда на человека нападают и он должен сражаться. Как быстро его коснется сабля и есть ли у него вообще шанс спастись, опираясь лишь на собственное зрение и движение?! Нет и не может быть такой оптической формулы, которая позволяла бы это определить и притом была бы похожа на правду. Если мой глазомер ошибается в оценке движения, то, стало быть, мой глазомер подобным же образом оценивает и меня, и все остальное.

Теперь Роже поспешил сменить тему. Эти возражения и рассуждения показались ему слишком мудреными, особенно же удивительно было слышать подобные высказывания из уст Джона Франклина, который не был большим любителем всяких крайностей.

Папашу Франклина свела в постель тяжелая болезнь, и он заговорил о смерти. Он все-таки успел порадоваться тому, что из его сына вышел толк.

— Я всегда говорил, — прошептал он, — умный тот, кто умеет чего-то добиться. Хотя все это не важно. Мы приходим в этот мир богатыми, а уходим нищими.

Из Лондона приехала Элеонор. В просторном платье, она вышла из кареты. Выглядела она больной и бледной. Франклин отправился с ней сразу в Олд - Болингброук, к отцу.

— Жаль, что я не могу толком разглядеть твою жену, — сказал он. — Главное, чтобы она была здорова!

Джон был влюблен в нее как никогда, и, поскольку это чувство только умножило его терпение, ему удалось на некоторое время завоевать сердце Элеонор. Она была в восторге от его бесконечной нежности. Слушая ее речи, он установил, что может наслаждаться ими без конца, только бы иметь возможность неотрывно смотреть ей в лицо и наблюдать за ее движениями. А тут еще возникла новая тема: дети. Она хотела завести много детей, она считала, что это так чудесно, так архаично, восторгалась тем, что всякая новая жизнь начинается с беспомощности, усматривая в этом начало творческое и «даже религиозное». Джон смотрел на все это несколько проще, но против детей не возражал. Свадьба оказалась делом хлопотным и суетным. Франклин попытался освоить кадриль. Он готов был выучить наизусть все, что угодно, и делал это всегда с превеликим удовольствием, но запомнить все эти па да еще к тому же многочисленных родственников было выше его сил. К сожалению, танцы и родственники на свадьбе неизбежны. Только вот почему-то потом исполняли один только венский вальс — задача для него почти неисполнимая. Но из любви он попытался освоить и эту неведомую территорию.

С тех пор как Франклин сделался всеобщим любимцем, симпатии Элеонор стали заметно убывать. Она опубликовала многотомную, немного скучноватую героическую поэму о Ричарде Львиное Сердце, которая продавалась не слишком бойко, хотя книгопродавцы, предлагая сей товар, не уставали повторять, что сочинительница — «супруга того господина, что ел свои сапоги». Все это не могло не сказаться на чувствах поэтессы. Элеонор начала хворать и капризничать, совсем перестала прыгать и больше не смеялась.

И вот теперь она наконец выбралась из Лондона! Франклин надеялся, что отныне она будет безраздельно принадлежать только ему одному и что ей понравятся эти спокойные места и странноватые обитатели Спилсби и Хорнкасла. Он мечтал о том, как они заживут тут вместе в Олд-Болингброуке и будут растить своих многочисленных детей.

Но вышло все по-другому. Элеонор считала, что Линкольншир слишком провинциален, здешний диалект слишком тягучий, местность слишком плоская, а то вдруг слишком горбатая, а климат попросту вредный. Только старик Франклин ей нравился.