Открытие медлительности

Что-то давно уже должно было произойти. Если так, то лучше, чтобы это произошло с ним, а не с кем - нибудь другим.

Летом 1846 года Лондон лихорадило от разного рода событий, так что никакие новости из Арктики никого уже впечатлить не могли.

В парламенте шли бесконечные дебаты по поводу давно устаревших хлебных законов. Поскольку в Ирландии начался голод, грозивший вылиться в настоящее бедствие, необходимо было срочно принимать решение, направленное против протекционизма. В первую очередь нужно было наконец снизить цены на хлеб, невзирая на громы и молнии, которые метала по этому поводу горстка влиятельных помещиков. Роберт Пил, предводитель консервативной партии, долгое время выступавший в защиту прежних хлебных законов, нашел в себе мужестро переменить позицию и публично высказать свое независимое мнение. Он отменил законы и тем самым навлек на себя гнев своих сиятельных коллег. Он потерял место, но зато снискал благодарность голодающих.

15-го июля 1846 года леди Джейн и Софи, единственные пассажиры на борту красавца клипера, следовавшего из Нью-Йорка в Лондон, наслаждались сияющим солнцем, озарявшим южное побережье Ирландии. В Лондоне они надеялись получить первую весточку с «Эребуса» и «Террора».

В Спилсби в тот же день разразился страшный ураган. Множество старых деревьев вывернуло с корнями, два человека погибло от удара молнии, с домов сорвало крыши, а некоторые бедняцкие хижины оказались и вовсе сметены. Посевы на полях побило градом. Если бы жителям Спилсби рассказали, что в тот же самый день случилось в полярном море, они бы наверняка насторожились. Но несколько минут спустя, наверное, вспомнили бы о собственной участи — и были бы правы.

У берегов Земли Короля Уильяма 12-го сентября льды окончательно сомкнулись, зажав в тисках оба судна. Здесь сходились потоки плавучих льдов, двигавшихся на юг, и попадали в расщелину между двумя берегами, затягивались словно в воронку, теснились, наползая друг на друга. Гигантские громадины воздвигались в пирамиды, чтобы постоять день-другой косым парусом в лучах ослепительного солнца, а потом рухнуть по другую сторону ловушки. Башни поднимались одна за другой и падали снова, рыхлые массы переворачивались пластами, будто кто-то проходился по ним плугом. Люди боролись день и ночь за жизнь своих кораблей: они пилили, взрывали, таскали ледяные глыбы без передышки. Опасность того, что в результате непредсказуемых движений пака корпуса не выдержат и их просто раздавит, нарастала с каждой минутой. И вот оно случилось: под давлением льда корабли начали постепенно подниматься, пока наконец не оказались на некотором возвышении, напоминавшем что-то вроде цоколя. Теперь нужно было позаботиться о том, чтобы закрепить суда в этом положении. Тут же были изготовлены чертежи архитектурной точности, произведены необходимые статические расчеты, установлен якорный крепеж. Франклин знал: суда дрейфуют вместе со льдами в сторону юга, правда так медленно, что смогут достичь побережья континента лишь через много-много лет. И все же ему хотелось попытаться как-то пробраться через эту мясорубку.

Франклин сидел на палубе, смотрел на солнце, название которого он теперь забыл, и старался держаться весело и бодро. Он не мог ни говорить, ни писать, и, чтобы сдвинуться с места, ему нужна была помощь. Повар кормил капитана с ложки, иногда его заменял Фитцджеймс. Хорошо еще, что он мог хотя бы с трудом разбирать морские карты и расчеты, чтобы потом отдавать распоряжения знаками, — он мотал головой, кивал или показывал рукой, что и как нужно делать. Он даже по-прежнему играл в триктрак, выигрывал и улыбался кривой довольной улыбкой. Никто не сомневался в его душевном здоровье. Пока он жив, ничто не потеряно. За всеми важными событиями всегда стояли умирающие: Симмондс, 1805 год, лейтенант Худ, 1821 год, в известном смысле — Элеонор, 1825 год, Шерард Лаунд, 1842 год. И вот теперь он, Джон Франклин, 1846 год.

Половина запасов еще оставалась, одну-две зимы можно сдюжить, если, конечно, не терять головы и присутствия духа, а это он как раз умел.

Но и весною 1847 года корабли не сдвинулись с места. Цинга поразила первые жертвы. Франклин внимательно присматривался к своей команде, и то, что поле зрения теперь сузилось, скорее помогало, чем мешало.

Моральный дух нисколько не упал, а даже наоборот — окреп. Джон знал, так разворачиваются все медленные катастрофы: первые смерти не вызывают у остальных ничего, кроме чувства собственной сохранности, которое затмевает собою все, лишая способности оценивать происходящее. Но задолго до того, как под угрозой окажется большинство, наступает прозрение. И только совсем уже под конец всякое понимание снова уходит. Франклин продолжал жить. Он был медленнее смерти, и это могло стать их спасением.