Открытие мира

…Уже гораздо позже, вспоминая свое военное детство без нормального питания, без игрушек, без милых бабушек и дедушек, которых имели довоенные дети, он поймет, что ему все же очень повезло в детстве. Он не погиб под бомбежкой и не умер от голода, как умирали тысячи его сверстников. Он не стал инвалидом с детства и не потерял в войне своих родителей. Он не был бездомным, не попрошайничал и не воровал, чтобы выжить, и ему очень повезло в раннем детстве, потому что оно началось для него с самого ценного и важного, что может быть в жизни человека, – людей, музыки и поэзии. И все это было скреплено войной… Впрочем, все это могло быть у него и без войны… А было бы лучше?

После Нового года потянулись обычные дни. Становилось все холоднее, и в яслях почти не выводили на прогулки. Мама приходила с работы поздно вечером, и Альку из яслей часто забирала Рита. В бараке тоже все как будто уснуло: окна в комнате снова обросли льдом, маленьких детей не выпускали бегать в коридор, чтобы не болели, и рано укладывали спать. Алька проводил вечера с Ритой и старшими девочками, когда они готовили уроки или сшивали себе тетрадки, собравшись у кого-нибудь за столом под тусклым светом единственной лампочки. Тетрадки сшивали из грубой оберточной бумаги, которую приносил с работы кто-то из родителей, разрезая большие неровные листы на прямоугольники и сшивая их посередине нитками; в качестве промокашки использовался кусочек газеты. Алька с любопытством наблюдал за их работой, порывался помогать девочкам, ерзал на табурете, норовил залезть на стол (так было лучше видно) и, конечно, задавал девочкам множество вопросов, поэтому, чтобы он не мешал, они давали ему в руки кусок бумаги от исписанной тетради и карандаш («Только не химический! Опять весь язык будет синим!» – это, конечно, Рита), и Алька оставлял их в покое, с удовольствием рисуя свои первые каракули.

Иногда ему удавалось уговорить маму попеть и поиграть на гитаре, но теперь это случалось редко, и мама была почему-то грустная и серьезная в эту зиму и, если пела, то грустные песни: свою любимую «Позарастали стежки-дорожки…» или «Там, вдали за рекой, где погасли огни, в небе ясном заря догорала…». И Алька, проникаясь ее грустью, с чувством выводил вместе с ней: «Ты, конек вороной, передай, дорогой, что я честно погиб за рабочих…» [7]

Петь с мамой было очень приятно: в это время Алька мог, наконец, спокойно полюбоваться матерью, которую видел редко и скучал по ней, увидеть еще раз, какая она красивая, как ловко она перебирает пальцами по струнам гитары, и услышать, какой у нее красивый голос.

– Что так жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг?
Знать, забило сердечко тревогу —
Все лицо твое вспыхнуло вдруг… [8] —

пела мама.

И хотя многое было непонятно: и «проезжий корнет», и «чернобровая дикарка», но очень приятно было петь самому – слушать аккорды гитары и мамин голос и изливаться своим голосом вместе с ними, словно рассказывая что-то свое, внутреннее, что оживало в нем при звуках гитары.

Но все же это было нечасто, и зима проходила в основном медленно и как-то полусонно, пока в их доме не появился человек, с приходом которого многое изменилось в их семье и в Алькиной жизни.

Глава 6 Дядя Гриша

Внешне в нем не было ничего броского и выдающегося, и появился он в их доме словно случайно, так что Алька даже не очень запомнил, как именно это произошло.

Кажется, он играл с детьми в коридоре барака, а Рита позвала его в комнату, сказала, что пришла с работы мама. Алька с радостью вбежал в комнату и увидел, что рядом со столом, у стены, сидит незнакомый мужчина средних лет с открытым лицом и густыми темными волосами, зачесанными назад. Мужчина сидел очень прямо, чуть откинувшись назад, высоко держал голову и с легкой улыбкой смотрел на Альку. На столе лежали какие-то продукты, Рита, неожиданно молчаливая и напряженная, стояла в стороне у окна и недоверчиво смотрела на мужчину, а мама что-то быстро собирала на стол, двигаясь между столом и плитой.

– Поздоровайся, – сказала она Альке.

И Алька поздоровался и остановился, не зная, что делать дальше, и переводя взгляд то на маму, то на Риту, то на незнакомца.

Глаза у мужчины были темными и большими, на лице были заметны морщины, а губы тоже были большими и полными, что было несколько непривычным для Альки.

– Как тебя зовут? – спросил мужчина у Альки, наклонившись к нему и продолжая улыбаться.

– Алик, – ответил Алька и скромно потупил глаза – вдруг мужчине не понравится его имя.

Но мужчина, продолжая улыбаться, протянул Альке ладонь:

– А меня – Григорий Моисеевич, или дядя Гриша, давай познакомимся.

Альке еще никто не представлялся по имени-отчеству и тем более не предлагал знакомиться, да еще таким образом, и он немного растерялся, не зная, что делать.

– Дай руку, – с улыбкой подсказала мама.