Открытие мира (Весь роман в одной книге) (СИ)

Потом ребята слышали за своей спиной, как Устин Павлыч весело закричал на весь двор, должно быть, Ване Духу:

— Э — э, наш пострел везде поспел! Оставь мне господской земельки… хоть какой загончик!

Ответа ребята не разобрали, потому что были уже далеко от усадьбы.

Глава VII СПОРЫ, ВОЛШЕБНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ И ПОДВИГИ

За Гремцом, в Барском поле, росли конский хвостатый щавель, заячья капуста, осот, торчало старое жнивье и еще невесть что. Ребята шли прямиком, чтобы сократить путь к Волге, грызли деревянистую горьковатую брюкву, потому что хлеба Яшка не нашел дома, верно, мать спрятала каравай. Идти полем, без дороги, было неловко, под ноги то и дело попадались булыжины, ямы, межники. По заросшим бороздам, по каменной земле, от бугорка к бугорку, по метелкам щавеля и сухим колючкам осота — всюду тянулись светлые паутины. Полосы издали блестели от них, будто осыпанные битым стеклом. Но стоило подойти ближе, как паутины пропадали, точно улетали, а на башмаках и штанах оказывался белый, неизвестно откуда взявшийся пух.

— Он уедет в Питер, этот Прохор, как думаешь? — расспрашивал Шурка дорогой Яшку, как постоянного жителя усадьбы, которому все должно быть известно. Шурку восхищал и пугал этот зубастый, веселый, бесстрашный человек, и ему было жалко, что он его больше не увидит.

— У него денег нет, не на что уехать, — ответил Яшка. — Да и шибко больной дяденька Прохор.

— Чахотка?

— Он говорит: у него высосали кровь.

— Кто — о? — поразился Шурка.

Петух с опаской покосился по сторонам, понизил голос до шепота:

— Он говорит: вампиры.

Шурка побледнел и остановился — так невозможна и страшна была новость, сообщенная приятелем. Всякие крестики и планы по их добыче сразу выскочили из головы.

Он подозрительно уставился на Яшку: не разыгрывает ли Петух его, ученика третьего класса? Нашел время!

Яшка был серьезен, не свистел, как всегда, беззаботно, говорил шепотом, и Шурка побелел еще больше. Но тут же он взял себя в руки, рассмеялся как можно громче.

— Да ведь это в сказках только вампиры бывают, — небрежно сказал он.

Однако на всякий случай оглянулся кругом и незаметно плюнул три раза через правое плечо.

— Настоящих вампиров нет, и упырей нет. Помнишь, Григорий Евгеньевич рассказывал?

— Стало быть, есть, коли у дяденьки Прохора всю кровь высосали, — упрямо настаивал Яшка.

— Значит, Григорий Евгеньич неправду в школе говорит? Петух помолчал, не зная, как выбраться из пропасти, в которую он, болтая, нечаянно угодил.

— Нет, почему?.. Григорий Евгеньич не обманывает. Видишь ли… У нас вампиров нету, а в Питере они есть. Вот и все. И у Гоголя в книжке нечисти этой самой хоть отбавляй, — сообразил он с облегчением. — «Вий», «Страшная месть», быль «Заколдованное место», которую дьячок рассказывает… Неужто не читал?

— Яшка, да ведь это же сказки! — воскликнул Шурка. — У Гоголя — всё сказки.

— Вона! А «Тарас Бульба» — это тоже сказка?

Шурка прикусил язык. Теперь он очутился в пропасти, из которой нельзя было выкарабкаться.

Яшка воспользовался этим и заключил решительно:

— Нечисть, Саня, еще не везде вывелась. Видал, какое лицо у дяденьки Прохора? Кровинки нет, одна кожа да кости.

— А зубы белые… и смеется, — задумался Шурка.

Чтобы не спорить больше о вампирах, которых, конечно, на свете не было, но толковать о которых все‑таки было страшно, он перевел разговор:

— Где же он будет теперь жить, Прохор?

— Не знаю. Наверное, по деревням пойдет… милостыньку собирать.

— Плохо подают, — возразил Шурка. — Бабка Ольга жалуется: ходишь — ходишь за кусочком, околеешь десять раз, пока выпросишь… А как по — твоему, Яша, верно, что в Питере колокола выговаривают: «Крен‑де‑ли, бул — ки!» — похоже, а?

Яшка, чувствуя себя победителем в споре и потому важничая, как всезнающий человек, только фыркнул:

— Были, да сплыли. Теперича в Питере и колокола, ровно нищие, клянчат: «По — ода — айте, ради Христа!..» Голодуха. Недаром дяденька Прохор сбежал оттуда.

Продравшись через заросли татарника и лебеды, ребята вышли к сельским приречным вспаханным полосам.

Еще совсем недавно здесь по коричневому пустынному полю ходили бабы с лукошками и мерно взмахивали руками, летал пегий жеребец Устина Павлыча, запряженный в борону, белели на межах мешки с зерном, а сейчас уже радостно проглядывали розовато — зеленые всходы. Озимь, как всегда поначалу, была редкая, любой росточек разглядишь. Будто сосновые длинные иголки торчали из земли. Снизу они — красноватые, как бы засохшие, мертвые, а сверху — каждый острый кончик иголки зеленел, живой и веселый. Любо было поглядеть, пощуриться, отыскать бурое, приставшее к комку суглинка, незаборонованное, разбухшее зернышко ржи; и оно, оказывается, давным — давно проткнуто насквозь живой, розовато — зеленой иголкой.

Хорошо пахло сырой землей, молодой озимью и чернобыльником, который увидал на межах. Не хотелось ни о чем думать, а почему‑то думалось, и все об одном и том же.

— Ка — ак он его. Апостол‑то… чуть не избил, — вздохнул Шурка, снова видя дубовый кулак и серую, покорно наклоненную голову. — Ох, и злой же!