Открытие мира (Весь роман в одной книге)

«Ну что ж, нет солнышка — и не надо… Машина на станции загудит, я и пойду в ту сторону», — рассуждал Шурка, тревожно прислушиваясь, стараясь не думать про леших и волков и в то же время думая только о них.

Ему почудилось, что он слышит голос отца, он хотел откликнуться и побежать на голос, как вспомнил, что лешие любят оборачиваться в отцов и матерей, в знакомых мужиков и баб, чтобы увести заблудившегося человека подальше.

«Кричи, кричи, меня не обманешь, не на таковского нарвался! — сказал Шурка про себя. — И ревом не запугаешь… Это гроза собирается, я знаю… Подумаешь, невидаль какая! Гром загремит близко — я уши ладошками заткну, а глаза зажмурю, коли молния больно шибко сверканет. Дождик начнется — под дерево встану… нет, лучше под куст спрячусь, под дерево нельзя: сказывают — молния убить может… Перестанет дождик, я и пойду и пойду… И приду на станцию, а со станции — по шоссейке домой».

Так он рассуждал и утешал себя, не смея оглянуться, потому что вокруг него начало твориться что‑то страшное.

Внезапно наступила темнота, словно кто‑то накрыл лес шапкой. Над головой зашумело, завыло, посыпались сучья. Шурка впотьмах наткнулся на березу: ствол ее дрожал и качался, вот — вот упадет. Он с ужасом отпрянул назад. Вспыхнул синий слепящий свет, и Шурка на какое‑то мгновение отчетливо, ярче, чем при солнце, увидел перед собой мерцание рябых шатающихся берез и куст гонобобеля с диковинными белыми ягодами. Потом свет погас, небо треснуло, раскололось. Шурка оглох, присел, закричал и не услышал своего голоса. Он прижимался к земле, вобрав голову в плечи, ожидая нового удара, а в глазах его все белел гонобобель, он видел каждую ягоду.

Хлынул потоками дождь, застучал по земле, по Шуркиному загорбку и картузу. Опять полыхнул слепящий, теперь зеленоватый, свет, и Шурка снова увидел перед собой куст гонобобеля с необыкновенными ягодами, но уже не белыми, а красными. У куста стоял лиловый отец и держал в руках Лубянку. И хотя отец очень походил на лешего, Шурка не удержался и крикнул:

— Тятя!

Отец молча схватил его за руку, потащил куда‑то. Ливень хлестал, как прутьями. Потом что‑то укололо Шурку в щеку и шею, приятно запахло смолой, — он догадался, что находится под елкой.

Отец, нагнувшись, стоял над ним и заслонял его от ливня.

— Испугался? — ласково спросил отец.

— Немножко…

— Не приведи бог, как ударило… И откуда нанесло? Что ж ты не отвечал? Я кричал, кричал тебе…

— Не слышно было, — прошептал Шурка, стыдясь своего страха.

— Лубянку‑то я твою нашел. Потерял, что ли?

— Н — не — ет… я ее под березой оставил, «коровки» собирал.

— Ну, слава богу! — вздохнул отец, распахивая полы пиджака над Шуркой, как крышу. — А побаивался я, что не разыщу тебя… Ну, слава богу! — повторил он.

Стало светлеть. Гром перекатывался все дальше и глуше. Молнии мигали слабее, зарницами, но ливень еще долго не прекращался.

Шурке было тепло и удобно под отцовским пиджаком. Он высовывал нос, поглядывая на умытые, поголубевшие березы, на лужу, образовавшуюся под башмаками, на Лубянку и корзину отца, по дужку набитую белыми грибами. Он так осмелел, что жалел уходящую грозу. Ему очень хотелось еще разочек оглохнуть и посмотреть диковинный куст гонобобеля с белыми и красными чудесными ягодами.

Когда они, мокрые, оживленные, вышли из Заполя в Глинники, елки и сосны блестели на солнце, точно стеклянные, ручьи бежали по колеям дороги, и дымила паром душистая сырая хвоя.

Шурка снял башмаки, шлепал по лужам налегке. Отец нес его Лубянку. Сапоги у отца, полные воды, играли гармошкой.

В поле им попался навстречу Ваня Дух с обротью через плечо. Он был на себя не похож, бледный, без фуражки. Босые ноги его еле переступали.

— Вот они, грибы‑то… не зря родятся! — закричал он еще издалека.

— А что? — спросил тревожно отец.

Ваня Дух брел не отвечая, повесив голову.

Подойдя, он плюнул себе под ноги и выругался.

— Война…

Отец опустился на землю, в лужу, не заметив этого. Из корзины посыпались грибы.

— Ну? — растерянно промычал отец, шаря портсигар. Пальцы у него мелко дрожали, когда он доставал папиросу. — С кем же хоть война‑то? — тихо, жалобно спросил он.

— С германцами. Вот за лошадью иду, моблизация… Велят в волость гнать.

Ваня Дух помолчал.

— Заберут моего конька как пить дать! Да и мне не увернуться… не спастись.

Он снова плюнул и выбранился.

— Та — ак… — протянул отец, жуя папиросу.

Лицо его приняло новое, никогда прежде не виданное Шуркой выражение. Это было выражение страха и растерянности. Не закурив и не подобрав грибы, отец торопливо встал и поспешно зашагал к селу.

Шурка понял, что случилось что‑то страшное, непоправимое. Он бежал за отцом и смотрел на его большие сапоги, с грязью и приставшей хвоей на голенищах, с кривыми, стоптанными каблуками. Вода в сапогах по — прежнему весело играла гармошкой.

Глава XXXII ШУРКА ПЕРЕСТАЕТ БЫТЬ МАЛЕНЬКИМ

Отца провожали на войну.

Подвыпивший, размахивая нескладно руками, он шел за телегой и, не глядя на мать, которая правила лошадью, громко и торопливо говорил, что надо делать по хозяйству.