Открытие природы

Революции и революционеры вызвали у Гумбольдта глубокое разочарование{1706}. Он всю жизнь наблюдал, как американцы, провозгласившие независимость, продолжают распространять то, что он называл «чумой рабства»{1707}. В месяцы, предшествовавшие событиям 1848 года в Европе, Гумбольдт следил за новостями американо-мексиканской войны, шокированный, по его признанию, имперскими действиями Америки, напомнившими ему «старую испанскую Конкисту»{1708}. В молодости он был свидетелем Французской революции, потом – коронации императора Наполеона. Позже он наблюдал, как Симон Боливар освобождает южноамериканские колонии от испанской тирании; после этого «Эль Либертадор», увы, провозгласил себя диктатором. И вот теперь его страна проявляла прискорбное бессилие. В ноябре 1849 г., восьмидесятилетним, он писал, что «обречен на призрачную надежду», что у народа не навсегда погасло желание свободы{1709}. Могло показаться, что оно время от времени «засыпает». Но он продолжал уповать на то, что желание перемен «неизбывно, как мигающий на Солнце электромагнитный шторм». Возможно, будущим поколениям повезет больше…

Как часто бывало раньше, он зарывался в работу, чтобы не расстраиваться от этих «бесконечных колебаний»{1710}. Когда кто-то из делегатов Франкфуртского национального собрания спросил Гумбольдта, как он умудряется работать в такие бурные времена, тот стоически ответил, что за свою долгую жизнь видел так много революций, что уже не ждет от них новизны и сохраняет спокойствие, сосредоточившись на завершении «Космоса»{1711}.

Опубликовав в 1847 г. второй том «Космоса» – первоначально он считал его последним, – Гумбольдт быстро понял, что у него еще есть что сказать. Но в отличие от двух первых томов третий замышлялся как специализированный, посвященный «космическим явлениям»: начиная от звезд и планет и кончая скоростью света и кометами{1712}. Наука быстро шла вперед, и Гумбольдт старался не отставать, хотя ему никогда не составляло труда признать, что он не понимает какую-то новую теорию{1713}. Полный решимости включить в свой труд все последние открытия, он попросту просил других объяснять их ему, причем спешил, понимая, что его возраст не позволяет медлить. «Эти полуживые быстро скачут», – говаривал он{1714}. «Космос» был «гоблином, устроившимся у него на плече»{1715}.

На волне успеха первых двух томов «Космоса» Гумбольдт издал новый, дополненный вариант своей любимой книги «Картины природы» – сначала по-немецки, потом два подряд английских издания. Вышел также новый, но неавторизованный английский перевод «Личного повествования…». Чтобы заработать денег, Гумбольдт старался – правда, безуспешно – продать своему германскому издателю идею «Микрокосмоса» – не такого дорогого, укороченного однотомного «Космоса»{1716}.

В декабре 1850 г. Гумбольдт издал первую половину третьего тома «Космоса», год спустя вторую половину. Во вступлении он писал: «В третьем, последнем томе моего труда я восполню некоторые недостатки первых двух»{1717}. Но, едва написав это, засел за четвертый том, теперь сосредоточившись уже на Земле: на геомагнетизме, вулканах и землетрясениях. Казалось, он просто не способен остановиться.

Возраст не заставил его придержать коней. Кроме работы над книгами и придворных обязанностей, Гумбольдт не переставал принимать непрекращающийся поток посетителей. Среди них был бывший адъютант Симона Боливара генерал Дэниел О’Лири, наведавшийся в берлинскую квартиру Гумбольдта в апреле 1853 г.{1718} Они целый день вспоминали революцию и Боливара, умершего от туберкулеза в 1830 г. Один американский писатель-путешественник сказал, что приехал в Берлин не ради музеев и картинных галерей, а чтобы «увидеть величайшего из живущих на свете людей и поговорить с ним»{1719}. (Гумбольдт любил американцев и всегда оказывал им горячее гостеприимство. «Быть американцем значило иметь надежный пропуск к нему», – вспоминал один из его гостей{1720}. В Берлине говорили, что либерал Гумбольдт окажет гостеприимство скорее американцу, чем принцу.)

Гумбольдт не прекращал помогать молодым ученым, художникам и путешественникам, в том числе, невзирая на свои долги, финансово. Например, швейцарский геолог и палеонтолог Луи Агассис, переехавший в Соединенные Штаты, несколько раз пользовался «свойственным Гумбольдту благорасположением»{1721}. Одному молодому математику Гумбольдт выдал сто талеров, устроил для сына королевского кофемола бесплатное питание в университете. Он представлял королю художников, уговаривал директора Нового музея в Берлине приобретать их картины. Одному своему другу Гумбольдт объяснил, что, не имея собственной семьи, считает всех этих молодых людей своими детьми{1722}.