Открытие природы

Проведя на Гаити три месяца, Боливар отплыл в Венесуэлу с небольшой флотилией полученных от Петиона судов, груженных порохом, оружием и людьми. Пристав к берегу, Боливар летом 1816 г. провозгласил свободу для всех рабов{949}. Это был первый и важный шаг, но он пытался переубедить креольскую элиту. По прошествии еще трех лет он говорил, что рабство по-прежнему окутывает страну «черной пеленой», и, снова прибегая к метафоре из мира природы, предупреждал, что «штормовые тучи затемняют небо, грозя огненным дождем»{950}. Своих рабов Боливар освободил и чужим сулил свободу в обмен на воинскую службу, но пройдет еще целое десятилетие, прежде чем он напишет конституцию Республики Боливия в 1826 г., в которой полное упразднение рабства станет законом{951}. Это был смелый поступок во времена, когда на плантациях американских государственных деятелей, слывших просвещенными людьми, таких как Томас Джефферсон и Джеймс Мэдисон, продолжали гнуть спины сотни рабов. Гумбольдт, непреклонный аболиционист с того момента, как вскоре после прибытия в Южную Америку он увидел невольничий рынок в Кумане, был впечатлен решением Боливара. Через несколько лет в одной из своих книг Гумбольдт похвалил Боливара, подавшего пример остальному миру, особенно по контрасту с Соединенными Штатами{952}.

В последующие годы Гумбольдт наблюдал за событиями в Южной Америке из Парижа. Было много суеты – пока Боливар постепенно объединял местных предводителей, боровшихся с испанцами на своих территориях. Революционеры контролировали некоторые районы, но они часто были удалены друг от друга, и эти люди, конечно, не представляли собой объединенной силы. В льяносах, например, после гибели Бовеса в конце 1814 г. Хосе Антонио Паэс возглавил борьбу жителей равнин за республиканские принципы{953}. Его 1100 неистовых конных льянерос и босоногих индейцев, вооруженных лишь луками и стрелами, разгромили 4000 опытных испанских солдат в открытых степях – льяносах в начале 1818 г. Эти опасные и грубые люди были самыми искусными наездниками. Как креол и городской житель, Боливар не был тем, кого они могли бы выбрать своим предводителем, но он добился их уважения. Несмотря на крайнюю худобу – при росте 5 футов 6 дюймов Боливар весил всего 130 фунтов, – он проявлял выносливость и силу в седле, чем заслужил кличку «железная задница»{954}. Будь то плавание со связанными за спиной руками на спор или соскакивание с седла, перепрыгивая через конскую голову (в этом он практиковался, увидев такой трюк в исполнении льянерос), Боливар произвел на людей Паэса впечатление своими физическими способностями.

Гумбольдт вряд ли узнал бы Боливара. Лихой юнец, разгуливавший прежде по Парижу одетым по последней моде, теперь одевался в джутовые сандалии и простой жакет. Хотя только на середине четвертого десятка лицо Боливара уже было морщинистым и дряблым, взор его остался пронзительным, а голос обладал объединяющей людей мощью{955}. За истекшие годы Боливар лишился своих плантаций и несколько раз прогонялся из своей страны. Он был неумолим со своими людьми, так же как и с самим собой. Он часто спал, завернувшись лишь в плащ, на голом полу или проводил весь день, скача верхом на своей лошади по пересеченной местности, но сохранял достаточно сил, чтобы вечерами читать французских философов.

Испанцы все еще контролировали северную часть Венесуэлы вместе с Каракасом, а также большую часть вице-королевства Новая Гранада, но Боливар завоевал территории в восточных провинциях Венесуэлы и вдоль Ориноко. Революция развивалась не так быстро, как ему хотелось, но он верил, что настало время провести выборы в освобожденных районах и обзавестись конституцией. Конгресс был созван в Ангостуре (нынешний Сьюдад-Боливар в Венесуэле) – городе на реке Ориноко, где почти двадцать лет назад Гумбольдт и Бонплан слегли с лихорадкой после суровых недель поисков реки Касикьяре{956}. Поскольку Каракас оставался у испанцев, Ангостура была временной столицей новой республики. 15 февраля 1819 г. 26 делегатов собрались в простой кирпичной постройке, бывшей резиденцией правительства, чтобы послушать, как Боливару видится будущее. Он познакомил их с проектом конституции, который составил, пока плыл по Ориноко, и снова заговорил о важности объединения рас, сословий и разных колоний{957}.

В своем выступлении в Ангостуре Боливар описывал «великолепие и жизненную силу» Южной Америки, чтобы напомнить соотечественникам, за что они борются{958}. Ни одно другое место в целом свете, сказал Боливар, «так щедро не обласкано природой»{959}. Он говорил о том, как его душа воспаряет ввысь так, что он может осознать будущее своей страны – будущее, в котором огромный континент, раскинувшийся от моря до моря, объединится. Себя самого Боливар назвал всего лишь «игрушкой революционного урагана»{960}, но он готов следовать за мечтой о свободной Южной Америке.