Понимаете, Дмитрий Андреевич, – лирически вел он еще дальше, – сейчас, в последней трети двадцатого века, создать ситуацию, подобную кризису физики конца девятнадцатого века, крайне затруднительно. Ведь в отличие от того времени ныне есть электроника, вычислительные машины, лазеры, ядерная энергетика – и прочее, и прочее. Все это возникло из физических идей. И работает, Дмитрий Андреевич, работает! Взгляды на мир, которые вы намереваетесь оспорить, проникли в сознание каждого грамотного человека, в преподавание, проектирование… даже в философию и в политику в известной мере. А развитие иных идей – пусть более верных, но иных – приведет к такой ревизии, такой ломке и растерянности, которые сейчас вряд ли допустимы.
– Вот тебе на! – подал голос я. – А как же призывы Нильса Бора и других корифеев к радикальному пересмотру, к „безумным“ идеям? Ведь все их приветствуют.
– Ах, Дмитрий Андреевич! – Виталик даже покивал с улыбкой от полноты чувств. – Неужели вы, ученый с десятилетним стажем, не понимаете, что приветствуют-то, имея в виду уютное, карманное академическое „безумие“ – чтобы без потрясения основ, без сокрушения авторитетов? Да и приветствуют-то высказывания корифеев, а не наши с вами. Таким образом, Дмитрий Андреевич, – он встал, давая понять, что беседа близится к концу, – я все-таки порекомендовал бы вам не замахиваться на всю физику, а продвигаться обычным апробированным путем частных теорий.
…Словом, „и по камешку, по кирпичику“, не покушаясь и не обобщая».
Виталий Семенович очень придирчиво прочел эту запись. Речь шла о нем самом, да и следователь оставил пометки красным карандашом. Все было правильно, хотя Калужников и утрировал его манеру речи. Он и сейчас сказал бы ему то же самое.
«Командировка в Сухуми. Лечу над морем. Самолет идет низко, и из моего иллюминатора видна динамичная картина шторма: валы мерно набегают на берег, бьют в него, разваливаются в брызгах и пене, откатывают, снова набегают… Но вот самолет взял курс в открытое море, берег ушел из поля зрения, и – о чудо! – штормовое волнение застыло. Есть и валы, и впадины между ними, но все это выглядит убедительно неподвижным. Будто это вовсе и не вода.
Только если долго смотреть, можно заметить медленное – куда более медленное, чем общий бег волн к берегу! – перемещение валов относительно друг друга: их гребни то слегка сближаются, то отдаляются. Чуть меняются и высоты валов, появляются или исчезают пенистые барашки на них…
Командировка в Сухуми по частной проблеме, но думаю я все о том же, об общем. Вот она, разгадка устойчивости мира, в котором живем! Это меня озадачивало: как так, мир есть волнение материи – а формы тел и их расположение долго сохраняются? Да ведь потому и сохраняются, что мы – всплески материи: и волна-солнце, и волны-планеты, и волнишки-горы на них, и даже волна-самолет, и я в нем… все мчим в основном в одном направлении, в направлении существования (по времени?), с огромной скоростью (не со скоростью ли света? Именно она должна быть скоростью распространения возмущений в среде; да и энергия покоя тел
Итак, устойчивость в малом – синхронность колебаний; устойчивость в крупном – движение – существование в общем потоке материи.
…Какое у меня сейчас великолепное ощущение ценности своей жизни: когда боишься умереть только потому, что не все понял, не закончил исследование!
И все это не то и все это не так! Я могу написать немало соединенных в интересные предложения слов, могу сдобрить их уравнениями и формулами – чтоб посредством всего этого объяснить свою идею другим… А вот насколько я понимаю ее сам? Ведь предмет ее не где-то в космосе и не под микроскопом, не в колбе; этот „предмет“ – все вокруг меня, во мне, в других. Просто все. Истина выражена самим фактом существования мира.
Осталось только „прочесть“ то, что выражено. Воспринять, почувствовать. Произнося слова, можно только ходить вокруг да около, а то и удалиться от истины.
Полжизни за миг понимания! Полжизни – и не останусь в накладе. Иначе ухлопаю всю жизнь – и не пойму, не почувствую».
Блокнот 4-й. Последняя идея