Открытие себя

Ничего не изменилось в мире. Только листья клена за окном солнце просвечивает не сверху, а сбоку. Да на экране моего осциллографа застыл зеленый прямой угол.

3

А потом был спуск вниз, в мелкий лабораторный триумф. Я собрал у стола всех и демонстрировал – на манер Уралова, только без пассов.

– Ух ты! – сказал Стриж. – Достиг все-таки? Ну-ка дай… – Он формирует нажатием кнопки диод, другой, третий. – Хорошо! Алешка, ты же пришел к техническому идеалу: нажатием кнопки решается проблема.

– Ну и что? – Кепкин ничего не понял (или прикидывается). – Ну, переключает схему на диод – что здесь такого!

– Схемник – он и в гробу схемник. Здесь не переключение, – пояснил за меня Сашка, – это сейчас, Герочка, я сделал три диода в матрице. Нажатиями кнопки.

– Он не верит! – Я перевожу иглу на другие перекрестки. – Действуй сам, прошу.

Герка осторожно, будто ожидая удара током (помнит свои шкоды с магнето!), нажимает микрик. Характеристика на экране изламывается углом.

– Переключаешь, парлазит! – Он приближает лицо к схеме. – Где-то у тебя здесь стандартный диод, меня не прловедешь. Так не бывает.

– Гера, отведи иглу – сразу разоблачишь, – советует Стриж.

Кепкин поворотом штурвальчика отводит – линия на экране распрямляется. Подводит до контакта – складывается в угол. Выпячивает губы:

– Да-а… а как ты это делаешь?

Объясняю. Теперь мне раз плюнуть – все объяснить.

– А, прлобой перлехода!.. А обрлатно из диода во встрлечные барьльеры можешь?

– Ты многого хочешь. Пробой – штука необратимая.

– Ну-ну… – разочарованно тянет зловредный, регулярно избиваемый за ехидство женой Кепкин. – Тогда это что! Вот если бы и туда и обрлатно… – И, хихикнув, удаляется.

– Иди-иди к своему разбитому корыту! – кричу я вслед. – Жена тебя все равно бьет.

Тюрин смотрит, пробует, мгновенно все понимает. С восторгом трясет меня за плечи:

– Молодец, Алеша, ну просто молодчина! Так можно формировать микросхемы прямо в машине, даже если она на орбите где-нибудь. Посылать ей коды импульсов с Земли. Или в луноход, под воду – представляешь? И не только диоды так…

Хороший парень Кадмич. Я его давеча прогнал с глаз, обидел, а он зла не держит, рад за меня, развивает идею.

Мишуня Полугоршков солидно спрашивает:

– А какие по параметрам диоды у вас получатся, Алексей Евгеньевич: те, что в магазине по гривеннику, или дороже?

– Дороже, конструктор, гораздо дороже. Это же импульсные!

– И я-а хочу попробовать! – кокетливо тянет Смирнова. Разрешаю. Нажимает наманикюренным пальчиком кнопку – диод. – Ой, как здорово! И просто.

Техник Убыйбатько, отвесив челюсть, с карикатурной опаской тянется к схеме, нажимая кнопку.

– Гы… диод! Гы… диод!

А меня так просто распирает от гордости и добрых чувств.

* * *

Вдруг за дверью раздается звонок, продолжительный финальный трезвон: конец дня. И как сразу у нас здесь все меняется после него – будто после третьего крика петуха в старых сказках. В коридорах становится шумно: это сотрудники других лабораторий, заранее подготовившиеся и занявшие позиции у дверей, сразу хлынули к лестнице и лифту.

Полугоршков взглядывает на часы, потом с некоторой досадой на меня, хлопает себя по лбу, быстро возвращается к кульману, накрывает чертеж, убирает свои карандаши в стол: у дверей снимает комнатные туфли (такие утром обувал Толстобров), надевает кремовые модельные.

И у других интерес к моему изобретению быстро угасает. Кадмич отступает к двери, уходит. Андруша убирает свой стол, надевает пиджак, причесывается. Смирнова возвращается к ящику химстола, на ходу расстегивая халатик, достает зеркало, помаду, все свои причиндалы; лицо ее делается озабоченным.

…Обычно и у нас все готовы к отбою за несколько минут до звонка. Но сегодня своим результатом я отвлек коллег, отнял у них эти драгоценные минуты переключения на внешнюю жизнь. До звонка еще куда ни шло, но уж после него – шалишь: долой все научные проблемы. В умах теснятся иные, у каждого свои. Не такие они и важные, эти свои дела: зайти в магазины, встретиться, позвонить, забрать Вовку из детсада. Могли бы малость и повременить с ними, коль скоро в лаборатории содеялось Новое. Но ведь свои же! То ли здесь ревнивое самоутверждение, то ли просто инерция мира берет свое.

Я и сам досадую: и чего это мне вздумалось потщеславиться, сорвать аплодисменты! Вполне мог бы оставить «триумф» завтрашнему ординарному Самойленко. Неважный я все-таки надвариантник: умом понимаю ничтожность житейских удач и успехов, призрачность счастья-несчастья – а на деле…

Уходит Полугоршков. Сделав нам ручкой, исчезает техник. Алла навела марафет – и при этом пережила столько мучительных терзаний, что от ее по-разному опущенных на мраморный лобик завитков, от по-всякому подрисованных глаз и губ, от расстегнутых-или-нерасстегнутых верхних пуговок и прочего рябит в глазах: складывает все в сумку.

– Алексей Евгеньевич, дистиллятор вам не нужен?

– Нет. И вытяжка тоже.

Смолкает журчание воды. Стихает шум вытяжки.