Открытие себя

– А, ну это синхронные, – отмахнулся он. – Я о других, о «фантомных мирах»… что, тоже ничего, да? Ну как же, я ведь тот, кто их открыл… то есть приписывают-то это теперь себе другие, но открыл их фактически я – еще мальчишкой, когда воровским образом подключил свой телик к Салгирскому радиотелескопу. Неужто ничего не читали, не слышали… что, а? Нет? Что? Ведь были сенсация и скандал.

Теперь мне стало не только неуютно – жутко. Надо же так нарваться. Подсел бы алкаш, которому не хватает на бутылку; дал двугривенный – и всех делов. И место уединенное… Я пожал плечами, ничего не сказал.

– Та-ак… – тяжело и печально произнес он. – Значит, опять попал не туда. Ничего, ничего, молчание… Канальство! Как же быть-то?.. – Подсевший замолк, только жестикулировал сам себе, на лице сменялись гримасы. Потом поднял на меня угольно-блестящие глаза. – Скажите, но вот вы верите? У вас доброе лицо, и о Проксиме Центавра вы знаете… Могли бы поверить?

– Чему?

– Тому, что все это было. Наличествует, собственно. Не в слове дело. Ну, про Вишенку, сдвинутые миры, гуманоидов непарнокопытных пластинчатых… и вообще. А?

Что бы вы, скажите на милость, ответили в подобной ситуации явному психу, находясь с ним, так сказать, тет-а-тет? Не верю?.. А если кинется?

– Ну, вообще говоря… – промямлил я.

Он, похоже, угадал мое состояние:

– Вы только не пугайтесь. Да, я действительно состою, не буду от вас скрывать, уже десятый год на учете – с тех, собственно, пор, как эти трое вернулись из экспедиции в невменяемом состоянии и пытались проходить друг сквозь друга, а я своими экспериментами подтвердил, что они правы… Я-то еще ничего, раз в месяц на осмотр к районному психиатру, а те-то – в стационаре. Их лечат! Как будто они могут вылечить! Как будто от этого, от нового понимания мира, надо лечить! Ничего, ничего, молчание…

Он снова впал в задумчивость с жестикуляцией и гримасами. Спохватился, взглянул на меня:

– Ну хорошо-с, про «фантомные миры» вы не знаете, в гуманоидов непарнокопытных пластинчатых не верите, во вселенский синхронизм и резонансы тем паче… Так ведь или нет? – В его интонациях была страстная надежда, что я все-таки сознаюсь, что верю; но я молчал. – Но вот в изречение Нилика: «Перед нами безумная теория. Весь вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной?» – в него вы верите?

– Нилика?..

– Ах, ну, Нильса Бора! Мы их так между собой именуем: Нилик, Беня, Фредди… Так как?

– Я слышал это изречение, – сказал я.

– Вот видите, – напористо вел подсевший. – Но разве из того, что истинная теория должна выглядеть среди нынешних физических представлений совершенно безумной, не следует, что сами-то представления эти, верования теоретические – как раз они-то и безумны, идиотичны в своей тяжеловесной логичности! Что, а разве нет? Это же как прямая и обратная теоремы. А они меня на учет, лечить… ничего, ничего, молчание! – Он снова помолчал и снова спохватился: – Что ж, раз об этом не пишут в газетах, давайте-ка я расскажу вам все сам.

2

– Я рос очень смышленым мальчишкой. В двенадцать лет я овладел радиотехникой, а в четырнадцать был отменным телелюбителем. Не любителем балдеть перед телеэкраном, боже упаси! – а в благородном, ныне исчезнувшем смысле: любителем сделать больше, чем вложено, к примеру, в серийные телеприемники. Усовершенствованные мною, они ловили передачи в рассеянных УКВ – то есть не только от ближайшего ретранслятора, а множество «диких». Это непростое дело, уверяю вас. Само собой, изображения на экране я мог голографировать – и не только в декартовых координатах, но и в спиральных, косоугольных… У меня были два приятеля-помощника, и нас страшно веселило, когда удавалось этими способами измордовать классическую трагедию так, что получалась клоунада, фарс. Здоровое мальчишеское отношение к драмам – что, разве нет?

Но главная цель была, конечно, выудить из эфира самые «дикие» передачи, не доступные никому. Вот тогда меня и осенило насчет радиотелескопа, который соорудили поблизости. У вас он не Салгирский, да, вероятно, не там и не такой… но важно не это, а иное. Что? Ну как же, сравните телевизорную антенну у себя на крыше и решетку километр на полтора: ведь чувствительность-то у нее – черт побери! Такая выудит и рассеянное на ионизированных слоях атмосферы, от телестанций, которые далеко-далеко за горизонтом.

Труднее всего нам было достать бунт ВЧ-кабеля да тайком прокопать канавку для него под ограждением. Как же, разумеется: «Запретная зона, вход воспрещен!» – о ретрограды!.. Но на то мы и мальчишки, чтобы проникать куда не следует и делать то, что не разрешают, а интересно.

А потом ловили, упивались – и передачами, которые детям нельзя смотреть, и всякими специальными, какие и обычным взрослым нельзя. Часто не понимали язык и что показывают – зато жизнь была полна, мы ходили таинственно-гордые.

Особенно одна ежевечерняя передача увлекла нас, мы ее сначала приняли за многосерийный телефильм из жизни чертей в неканонической интерпретации.