Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей (первое издание)

И Никита поднялся вместе с ним. И потому, как Петька сказал «кому что», никто не засмеялся. Никто не мог понять, что он хотел сказать этим, но было ясно, что это не просто слова. Эра корабельных войн кончилась. Никиту и Петьку ждали более трудные дела.

Как можно быстро окучить картошку

Первое сообщение из Свердловска пришло ровно через десять дней после того как друзья отправили свой запрос на имя Товарища Председателя Горсовета.

Но за несколько дней между боевой ничьей на Туре и сообщением из Свердловска произошло еще два небольших события, которые едва окончательно не испортили настроение как командира энского отряда, недавно произведенного в адмирал-генералиссимусы, так и начальника штаба.

Во-первых, на утро после боя Никита, разбуженный вездесущим Петькой, не успел улизнуть в тайгу, и бабка Алена снарядила их окучивать картошку на огороде. Петька сначала понадеялся, что тяпка у бабки Алены только одна, потом пробормотал что-то насчет хозяйственных забот, которые загрызли его окончательно, но бабка то ли не расслышала про заботы, то ли не взяла их во внимание, но откуда-то из-под вороха сломанных вил, граблей и лопат извлекла вполне пригодную для окучивания тяпку и, грустно охая о чем-то своем, старушечьем, сунула ее Петьке.

Петька даже спасибо сказал от безвыходности, хотя благодарить особо-то и не за что было. Друзья вздохнули каждый сам по себе и, не глядя в глаза друг другу, тронулись на огород, что у опушки, за редколесьем. Попробуй тут разыщи миллионы, когда дыхнуть времени нет…

Никита жил с бабкой, хотя и отец и мать у него были. Сразу после войны его отец навсегда уехал жить в Куйбышев, а за матерью-агрономом через год приехал какой-то дядька с Украины. Мать сказала Никите, что это его новый папа и что они втроем будут жить на Украине. Но Никита отказался ехать и остался с бабкой Аленой. Мать два раза еще приезжала потом, и плакала, и пробовала драться, Никита стоял на своем — и ни в какую. А силой его как возьмешь? Да и вырос уже Никита — брать его силой… Теперь мать с год уже не приезжает. Говорят, у Никиты появился где-то на Украине брат, но Никита говорить об этом не любит и брата не признает. Мать у него красивая, и если бы мать вернулась к бабке Алене — Никита принял бы ее. А вот как быть с братом, он не знает, брата он не принял бы… И мать, и отец присылают им с бабкой деньги. Какой месяц — оба, а какой месяц — ни тот, ни другой. Бабка Алена тогда ворчит под нос, а Никита собирается «тронуться» весной, сразу после школы, в сторожа. Но потом деньги опять приходят, и насчет сторожей Никита так ни разу и не говорил с председателем.

У огорода присели, погрустили немножко. Оно, конечно, когда сделаешь дело, кажется — ерунда, а вот пока не начал, хоть с одного краю возьми его, хоть с другого — все равно конца нет…

Вдруг по дороге, что вела на Туру, появился дядька Филипп, старший конюх, с двумя жеребчиками в поводу — Орликом и Косатым. Борода и усы у дядьки Филиппа прокурены насквозь: у самого рта — желтые-желтые, аж с коричневинкой, а дальше — светлее, борода у него — от груди до ушей. Дядька Филипп сам невысокий, а сапоги размера шестидесятого, и будто не по силам ему эти сапоги — дядька Филипп никогда не поднимает ноги, а волочит, и серый шлейф бархатистой пыли поднимается за ним по дороге. Во рту у дядьки Филиппа цигарка, кепка надвинута до бровей, и он всегда идет будто бы наугад — только и видит, что под ногами у себя. Если у дядьки Филиппа стать на дороге, так он, верно, и не заметит, пока не столкнется. Только стать ему на дороге еще не решился никто. Низок, низок дядька Филипп, а найдет грудью, так прочухаешься в кустах где-нибудь.

Друзья переглянулись и, не сговариваясь, разом сунули тяпки в картофельную ботву.

— Дя Филипп! А дя Филипп! Вы не купать ли Орлика да Косатого?

Дядька Филипп глянул одним глазом из-под козырька, проволок ногой дальше.

— А может, мы покупаем, а? — не отступался Петька, задом двигаясь перед дядькой Филиппом. — Мы ж прошлый раз купали вам, а?

Дядька Филипп остановился, поднял голову, рассеянно поглядел на друзей, будто соображая, что им надо от него. Потом сунул поводок Орлика Петьке, а Косатого — Никите. Никита выхватил из-за пояса дядьки Филиппа скребницу, и в один миг друзья оказались на лошадях. А конюх сделал шаг в сторону, к траве, что была как раз у Никитиного огорода, и сел. Дядька Филипп всегда так. Он и с места не сдвинется, пока друзья не возвратятся назад. Тогда он примет у них уздечки и опять зашагает по пыли в обратном направлении. Цигарку он и не сворачивал, наверное, а как просыпался с цигаркою в зубах, так и пыхтел ею до вечера.

Летит же время на реке! Когда друзья хватились двигать назад, солнце ухмылялось уже свысока — где-то возле зенита. Но, правда, лошади зато лоснились рыжими боками, что Орлик, что Косатый, — будто олифой смазанные. Уж и песком, и скребницей, и так — ладошкой, и грязью их для чистоты мазали.

Ясно, что о себе друзья при этом тоже помнили.

А вот тяпки — хоть убей — из головы у обоих выскочили.