Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

А.Тарковский, Л.Шепитько, Э.Климов, А.Алов и В.Наумов, Л.Гогоберидзе, М.Калик, С. и К. Муратовы, А.Салтыков, Ю.Нагибин, Г.Панфилов и другие. В сущности, ведь эти имена во многом и определили добрую славу советского кино. Вот на кого пытались поднять руку...

На них шли постоянно и доносы в ЦК. В том числе — стыд и позор — от кинематографистов. Особого рода. Получается, кем-то провоцировался очередной погром в среде художественной интеллигенции...

Стало быть, мне-то и предложили именно начать этот поход — в основном против наиболее талантливой части кинематографической элиты. И это в период, когда обозначился (его сейчас так и называют) новый в России «кинематографический ренессанс»: в течение немногих лет — вслед за калатозовским «Летят журавли» — появились «Чистое небо» и «Баллада о солдате», «Судьба человека», «Девять дней одного года» и «Обыкновенный фашизм», «Иваново детство», «Андрей Рублев», «Мне двадцать лет (Застава Ильича)» и «Июльский дождь», «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен!», «Зной» и «Крылья», «Председатель», «Дикая собака Динго», «Наш честный хлеб», «Берегись автомобиля!», «Тишина», «Айболит-66», «В огне брода нет»...

Да и режиссеры старшего поколения в те же годы создали весьма достойные фильмы: Г.Козинцев («Гамлет»), К.Пырьев («Братья Карамазовы»), С.Герасимов («Тихий Дон»), Е.Габрилович и Ю. Райзман («Твой современник»).

Спорность экранизаций «Войны и мира» (С.Бондарчук) и «Анны Карениной» (А.Зархи) — все это тоже работало на расцвет отечественного кино. И этот расцвет все-таки состоялся — даже с наручниками.

Когда я разговаривал с М.Сусловым, я всего этого еще не мог выстроить в четкую позицию. Но эмоционально уловил: бульдозер просталинской предопределенности не остановится ни передо мною, ни даже перед самым цветом нашего искусства. И я отказался пойти министром. Это был мой выбор. В огне брода нет... Именно в это время для меня все и решилось. Я до глубины почувствовал: мне не по душе ни правила двойной игры, ни тем более надежда на то, что властей предержащих можно сколько-нибудь долго игнорировать. Да и зачем? Унизительно играть в прятки.

Не могу здесь не спросить тебя, Александр Николаевич: ты что, разве не получил именно тогда же и точно такие же установки от руководства ЦК относительно телевидения? Если нет, то, значит, это ты сам лично, по своему почину держал телевидение, и радио, и потом прессу на казарменном положении? Разве от тебя никак не зависело, что именно лучшие советские фильмы вообще не шли на наших телеэкранах?

Ну а если ты все-таки получил тогда же и те же самые инструкции, что и я, и принял их к исполнению и преуспевал в этом, то, выходит, ты сознательный соучастник — причем любой тогдашней мафии, была бы она у власти? Впрочем, вопросы риторические: ты действовал так, как приказывало начальство. Ты ведь эгоцентрик: главное — самому уцелеть, а потом уж разбираться в том, что нравственно и что наоборот.

На фоне всего этого весьма и весьма странно звучат твои клятвенно произнесенные слова о том, что у тебя якобы нет причин для раскаяния...

Ну, конечно, если даже угробление всякой свободы мысли, в чем ты активно участвовал, не причина для твоего покаяния, то что уж и говорить о последующем «перестроечном» внедрении полной анархии в нашу жизнь, в чем ты занял и вовсе ведущее место?

Я писал выше, что теперь-то мне лично и вовсе ничего не надо: жизнь сама подводит себе итог. Но все же боюсь, что ты можешь так и не услышать от других, что истинные уровни нравственности твоей совсем не связаны с общечеловеческими нормами, хотя ты так неотступно стремишься включить их себе в заслугу.

Потому я и хочу именно тебе сказать то, чего не говорил пока даже и близким людям: чувство гордости за бесповоротный отказ (беспрецедентный в среде аппаратчиков), на принципиальной основе, от выполнения, в сущности, преступного идеологического приказа — вот это чувство помогало мне во все последующие тяжкие годы изощренных, а нередко и грубых преследований.

Они развернулись немедленно, система ведь обиделась! Ямщик отказался готовить экипаж самому хозяину...

Ты не мог не знать об этом, ибо был одним из исполнителей воли как раз того же, так сказать, совокупного хозяина. Только отсутствие аристократического (или хотя бы интеллигентного) воспитания помешало тебе прямо сказать: «Прости, друг, но я убью тебя».

Убийство совершено было, именно духовное — лишение свободного доступа к людям. Разворачивалось за кулисами.

Из-за своей патриархальной доверчивости я слишком уж долго полагал, будто ты был моим защитником... Впрочем, ты-то мне не раз говаривал, что я наивный человек. Поскольку же мне об этом говорили и говорят всю мою жизнь, даже и самые близкие мои, я воспринимал это, пожалуй, более за комплимент, чем за обиду.