Открытый урок (сборник)

— Рукописи подлиннее книг, — возразил Николай Николаевич. — Книга в свое время тоже была суррогатом.

— Э, не то ты говоришь! — рассердился старик. — Ничего ты, брат, не смыслишь в этом деле. Ладно, спрашивай давай, если есть ко мне вопросы.

— Я насчет открытого доступа… — застенчиво сказал Николай Николаевич — Одолели мы их наконец? Или всё еще сохраняются, так сказать, отдельные островки сопротивления?

— Что такое? — старик наморщил лоб, вспоминая. — Открытый доступ? Не помню, не помню… Что за ерунда?

— Как не помните? — растерялся Николай Николаевич. — Не может этого быть!

Тут его осенила догадка:

— А, понимаю: мы победили, вопрос окончательно закрыт, и нам теперь уже светят иные маяки. Я правильно понял?

— Постой, постой, — потирая лоб рукой, сказал старик. — Не суетись, дай сообразить. Открытый доступ… доступ открытый… а, собственно, к чему?

— К книгам, конечно.

— К книгам? — Старик поднял брови и захохотал.

У Николая Николаевича упало сердце.

А старик продолжал хохотать.

Наконец, отсмеявшись, он вытер слезы и заговорил с гневным юношеским напором:

— К книгам, говоришь? Открытый доступ к книгам? С ума сошел, мальчишка! Да бронированные двери надо сделать у книгохранилищ! Замуровать их наглухо! Фотоэлементы поставить — и никакого доступа ближе чем на десять шагов! Открытый доступ к духовным ценностям, что за бредовая идея! Разворовывают, растаскивают по домам, по частным коллекциям! И, главное, не из нужды: из чистого тщеславия! Нет, господа хорошие: компьютеры у вас есть — вот и сидите перед мониторами, выпучив глаза, а от книг — руки прочь, будьте любезны. Меня за это Скупым Рыцарем называют. Открытый доступ к книгам, это ж надо вообразить! Поверить не могу, что в молодости я был так глуп и наивен…

Это были страшные слова.

Но Николай Николаевич еще не верил.

— Вы хотите сказать, что вы больше не боретесь за открытый доступ? — упавшим голосом спросил он.

— Более того! — с вызовом ответствовал старик. — Я борюсь против этой безумной и вредоносной идеи!

— Значит, вы изменили… то есть, я изменил своим принципам? — допытывался Николай Николаевич. — И когда это с вами, то есть со мною случилось?

— Никаким принципам я не изменял! — возразил старик. — Сами принципы изменились.

— Да, но как же… как мне жить теперь? — жалобно спросил Николай Николаевич. — Я был счастливым человеком, я знал, зачем жить. Вы отнимаете у меня смысл жизни.

— Ложная проблема, — отвечал старик. — Была бы жизнь, а смысл найдется.

— Ну, нет, — всердцах проговорил Николай Николаевич. — И зачем только я надумал к вам заглянуть? Уж лучше бы я никогда вас не видел. Прощайте.

Он положил зеркало на стол отражением вниз, прижал ладонью, подержал, снова поднял, заглянул: старик по-прежнему глядел на него из глубины, склонив голову к плечу и редко мигая.

Николай Николаевич дунул в зеркало, потер рукавом — отражение не пропадало, только бледно улыбалось и кивало головой.

— Прощай, мой юный друг, прощай.

— Да как его выключить, черт побери? — в отчаянии вскричал Николай Николаевич.

Тут зеркальце выскользнуло из него рук, ударилось о кафельный пол — и разбилось вдребезги на мелкие осколки.

Долго еще библиотекарь сидел на краю ванной и понуро смотрел себе под ноги.

— Ну, нет, — повторял он. — Ну, уж нет. Принципы, видите ли, у него изменились. Мои не изменятся. Никогда. Слышите? Ни-ког-да.

Потом встрепенулся и на цыпочках прошел в комнату.

Степан Васильевич сладко спал, взмурлыкивая во сне и прикрывая лапой нос.

Значит, есть время убрать в ванной.

И непременно вынести осколки на улицу, в ближайшую же урну.

19

Проснулся Николай Николаевич от холода.

Было еще темно, но в коридоре горел свет.

Из-под двери дул ветер с сильным запахом лестничной площадки: мусоропровод, остывший табачный дым, ржавые трубы.

Степана Васильевича на постели не было. Сундука тоже не было и в помине. «Не иначе обчистили,» — буднично подумал Николай Николаевич, поднялся, натянул джинсы, клетчатую рубаху, сунул ноги в шлепанцы и вышел в прихожую.

— Стёпа! — позвал он. — Стёпушка, Стёпа!

Кот был тут как тут: сидел возле закрытой кухонной двери лохматый, вроде чем-то сконфуженный. Свет на кухне тоже горел.

— Я, Стёпушка, тебе тут зеркальце разбил, — признался Николай Николаевич. — Ладно?

— А то я не знаю, — глядя в сторону, сказал рыжий кот. — Ладно, спишем, нам не впервой. Тут вон гости к тебе. Ждут, когда встанешь.

— Какие гости?

— Что за глупости спрашиваешь… — рассердился кот. — «Какие гости, какие гости…» — передразнил он. — Добрый хозяин таких вопросов не задает. Гости — и всё.

— Так ведь ночь на дворе!

— Дверь не надо оставлять нараспашку, — наставительно сказал Степан Васильевич. — Тогда и ходить по ночам не будут.

Николай Николаевич подошел к кухонной двери, приоткрыл, нерешительно заглянул.

На диванчике-уголке, задумчиво глядя в темное окно и опустив на колени руки, в расстегнутом пальто сидела его дивная фея.

Вид у нее был немного ошеломленный: так бывает, когда после толкотни и давки на остановке тебя вдруг впихивают в полупустой вагон.

Николай Николаевич обомлел.

Он ждал этого, но этого быть не могло.