Открывая глаза

– Говори за себя! – спокойно ответил Сарит. – Ведь сам не отставал от Аткинсона. Нужно было готовиться, чтобы не списывать у других. Если ты не компетентен в вопросах медицины, нечего было поступать сюда, – Говорил он так, словно смеялся в лицо Полу.

Это едкое замечание, добравшись до головы Пола, внесло туда новую порцию ярости. – Как бы я плохо не был готов сегодня, это не сравнится с твоим незнанием абсолютно любых вещей, связанных с медициной! – медленно выговорил он каждое слово, чтобы успокоиться. И не давая ничего ответить Сариту, продолжил: – Будь моя воля, я бы давно вышвырнул вас обоих из школы, запретив тебе учиться, а ему учить. Ты так жалко смотришься, когда папаша пытается сделать из тебя подобие врача-идиота, который всю жизнь будет думать, что он лучший врач, хотя не представляет из себя ничего! Но ему, видать, очень не понравилось, когда на пути его бездарного сынишки появилась преграда.

Сарит улыбался.

– Ты – преграда?

Гудвин уже не услышал насмешки однокурсника: – А ты не подскажешь, почему твой папаша так старается тебя подтянуть к весенним экзаменам? Нам бы всем было интересно услышать это!

Вокруг них столпилась почти вся группа, даже проходившие мимо студенты других курсов останавливались, чтобы послушать словесную перепалку. Сарит никак не хотел вступать в спор и, уверенно держа себя в руках, произнес в ответ:

– Отец мне подсказывал только одно: он говорил, что ты безмерно глуп! – и, показывая, что он закончил разговор, Сарит вновь повернулся к ирландцу, наблюдавшему за разногласием студентов со все большей злостью по отношению к Полу. Видимо, плоский юмор, в избытке имевшийся у Сарита, покорил Конола.

– Я не договорил! – Пол рванул Уолсена за плечо. Тот на секунду потерял равновесие, но устояв на ногах, зло уставился на Гудвина, намереваясь что-то сказать.

– Пол, хватит тебе, пойдем пообедаем, пока есть время, – пытался остановить разгневанного друга подошедший Грегг.

– Послушай Аткинсона, он верно говорит. Знаешь, Гудвин, от голода человек становится злым и нервным, тебе определенно нужно заполнить желудок, – Сарит попытался перевести разговор в шутку. Пол снова не услышал его слов.

– Мне было бы плевать на вас обоих, если бы вы не мешали учиться остальным студентам!

– Это ты о ком сейчас? Каким студентам я мешаю? Я ни разу не слышал, чтобы кто-то говорил подобные слова. Или ты говоришь только о себе, Пол? А прячешься за громкими словами беспокойства обо всех!

– Ты, – Гудвин ткнул пальцем в грудь своего врага. – Ты никчемность! Ты – ничтожество, которое даже не отводит глаз, когда ему говорят о собственной бездарности. Да к твоему отцу даже можно найти хоть какое-то уважение, за проявленное им терпение в отношении тебя, с тобой же и говорить противно.

– Гудвин, ты специально пропускаешь мимо ушей мои вопросы? – с недоумением спросил Сарит.

– Какие вопросы ты мне можешь задавать? Человек, который сам не может ответить ни на один вопрос без помощи своего отца.

Сарит внешне не был похож на профессора, но ему перешли многие отцовские качества; спокойствие и способность в любой ситуации найти, что ответить были одними из таковых. Сделав вид, что слова Пола его не задели, сын профессора спокойно заключил: – Пол, ты не прав на этот счет. Ты даже не знаешь, сколько времени я трачу на чтение конспектов и книг по медицине. Да, я с тобой соглашусь, что отец относится ко мне не совсем объективно в отношении учебы, но уверяю тебя, он крайне редко вмешивается в моё обучение. Так что ты абсолютно преувеличил свои обвинения! – Сарит снова добродушно, но с укором на лице улыбнулся, будто перед ним стоял не взрослый мужчина, а маленький, требующий чего-то ребенок, успокоить которого можно было лишь игнорированием его криков.

Пол больше не мог терпеть. Сильным ударом левой руки в лицо, он отправил на пол Уолсена, который каждым своим словом впрыскивал в сердце Гудвина яд. Оказавшись в ногах у Пола, Сарит прижал руку к лицу, пробуя, насколько серьезна была рана. Ему было больно, и он не стремился это скрыть, а как будто нарочно, то ли от того, что он никогда не удостаивался ударов в лицо, то ли от того, что оказался пристыженным перед своими сокурсниками, Уолсен подстать мастерству настоящего артиста, покачивался от боли, держась за рану и не торопясь вставать. Однако же страх отчетливо читался в его глазах, и уж он был настоящим. Сарит немного отполз назад, попытавшись, наконец, подняться, но вновь едва не был сокрушен повторным ударом, однако, Пола успели оттащить сокурсники.

– Отпустите меня, я в порядке! – бросил Гудвин схватившим его студентам. Освободившись, он стал поправлять мятую рубашку, но почувствовав на себе взгляды окружающих, резко поднял голову и замер. Кто-то со страхом и непониманием смотрел на Пола, другие с сильным удивлением, а Конол уже был готов броситься на сокурсника, но поднявшийся на ноги Сарит остановил ирландца.

– Эй, Конол, успокойся, он не стоит того, – посмотрев с усмешкой на Гудвина, заявил Уолсен. Казалось, будто не было тех мгновений, которые он провел на полу, боясь за свою жизнь.