Открыватели дорог

Но была в этих шутках затаенная грустная зависть, которую не мог скрыть Семен. И Филипп понял: трудно его дружку отставать на полдороге, привык Семен всегда быть первым, а тут опять отстал… И хотя Филиппу было жаль его, Семен так враждебно принял эту жалость, что ему захотелось поскорей распрощаться с ним. Чем ближе была разлука, тем злее становился Мусаев. И снова с горечью подумал Филипп, что не того он ждал от этой встречи.

Под вечер они пошли на вокзал. Поезд запаздывал…

И вот он подошел. Семен сразу притих, помог Филиппу втолкнуться в бесплацкартный вагон, занять полку, потом вывел его в тамбур. Хмель как будто улетучился; впрочем, Филиппу все время казалось, что он только притворяется пьяным. Семен притянул его за плечи, поцеловал.

— Ну смотри, опять ты впереди. Когда я вперед зайду, не завидуй! Помни: баш на баш!

— О чем ты?

— Все о том же, — махнул Семен рукой, — помни о пушках. Тебе делать, а мне стрелять. Понял?

— Долгий разговор, — вздохнул Филипп. — Да и неизвестно, кем я буду после учения.

— Рассказывай, — грустно сказал Семен. — Будешь, кем хочешь. А вот я не знаю, найду ли дорогу. Кругом кусты да ямы. Направо пойдешь — голову свернешь, налево загуляешь — коня потеряешь, пойдешь назад, а там черти стоят. Один курс — на тебя поглядывать…

Поезд тронулся. Семен соскочил с подножки, пробежал шагов пять рядом с вагоном и отстал.

5

За два года Филипп закончил рабочий факультет при металлургическом институте. Помогли ему заводские курсы, на которых Филипп осваивал тяжелую грамоту и арифметику. По весне, перед каникулами, ему предоставили место в металлургическом, предупредили, что он должен вернуться к первому сентября, и скомандовали: валяй домой!

Прошлым летом Филипп работал по путевке профкома на разгрузке угля, заработал хорошо и сшил у одного из нэпачей, что торговал сукном, а попутно принимал на «пошив», тройку себе и прикупил к ней две рубашки и «собачью радость» — так в ту пору называли галстуки. На рабфаке он эту «собачью радость» не носил — шла всеобщая битва против галстуков, — но домой взял — он помнил, как приезжали с заработков отходники: на каждом тройка, на рубашке галстук вьется шнурочком, а рубашка подпоясана лакированным ремнем и из-под пиджака опускается до колен. Но тут Филипп пошел против «обычая» и сорочку заправил в брюки.

До губернского города он добирался по железной дороге двое суток, а там пересел на пароход и двинулся вверх по реке еще на четыреста верст. Вода в реке упала, пароход частенько заползал на мель, тогда капитан командовал пассажирам переметнуться к одному из бортов, а когда пароход начинал наваливаться и медленно сползать с мели, капитан приказывал всем перебегать на корму, пока пароход не входил в фарватер. А потом шло успешное плавание до следующей предательской мели…

На третий день, к вечеру, показался древний город, около пятисот лет назад присоединившийся к московитам, чтобы избежать монгольского ига.

Город стоял на высокой горе: закинь голову — шапка упадет. И дорожный волок к городу шел кривой дугой: поставь десяток бойцов — отобьют сотню.

А признали Филиппа Ершова сразу, как ни обряжался он по-московскому, по-городскому. Первый же почтарь, выволакивавший почту с парохода на телегу, громко крикнул:

— А это не наша ли Параша в красных-то чулках?

И Филипп сразу узнал Никиту Евсеевича Верхотурова, удивился тому, что тот почтарским извозом занялся, но спрашивать не стал — дорога у них еще длинная.

А Никита Евсеевич крикнул:

— Ставь чемодан на дрожки, а сам поднимайся на гору. Всю почту заберу, тогда и поедем!

Почтарь еще раза три спускался за почтой, а Филипп присел далеко на угоре на старые бревна, — должно быть, завезли для проводов электрического освещения, а что на реке зимой освещать? Как начнется водополье — вся ночь светла, а зимой на всей реке одни волчьи глаза светятся. Вот и лежат до сих пор, чтобы утомившийся путник, оглядев горизонт и не видя приближающегося парохода, посидел бы на этих теплых бревнах да отдохнул бы в свое удовольствие.

Подъехал и Никита Евсеевич, бросил вожжи, обошел Филиппа кругом и спросил:

— А что, в городе всем такую одежду дают?

— Если заслужил — получи!

— А денег матери всего и прислал два раза! — упрекнул Никита Евсеевич. — Единожды в год!

— И рад бы послать, — смущенно сказал Филипп, — да не из чего! Мне еще учиться да учиться, а хватит того учения лет примерно на пять!

— Да, коли доучишься, шибко грамотным станешь!

Сели бок о бок, Никита Евсеевич понукнул, лошадь пошла рысью. Филипп поинтересовался, почему Никита с завода ушел. Тот довольно зло бросил:

— Как начали на нэпачей нажимать, сразу все кончилось, так все и развалилось.

А потом пошли разговоры о ТОЗах — такие товарищества по обработке земли, — а ныне уже слышно и о колхозах — это уже коллективная обработка, так что мужик начал покачиваться. А тут, в пятидесяти верстах, как раз под Полюдом, начали бумажный комбинат строить. Сестра его по осени собирается туда, а если примут, так и квартиру дадут — тогда она и мать вместе с братом за собой потянет…