Открыватели дорог

Колыванов сам подвинул охапку пихтовых ветвей к огню. Лундин пошевелил костерок, чтобы он грел сильнее. Теперь и Чеботарев не мог больше сохранять своего неприступного недоброжелательства и немедленно подал Баженовой чашку и ложку, положил нарезанный хлеб поближе к ней и налил жирного супу ей первой. Пар, поднимавшийся из чашки, что стояла на коленях женщины, застлал ее лицо, но Чеботарев заметил все-таки на нем недобрую усмешку.

10

Екатерина Андреевна и сама не представляла, как она поступит, когда увидит Колыванова.

То ей хотелось пройти с самолета прямо в его дом, выплакаться на груди его матери, — она добрая, все поймет! — и там дождаться, когда Борис вернется… Ведь дома-то и стены помогают! — он так часто повторял это уральское присловье.

Но такая встреча была бы похожа на просьбу о прощении, а ее гордая душа даже и в самом трудном случае не вынесла бы унижения.

Потом она начинала думать, что лучше пройти в контору, спокойно предъявить Колыванову свое командировочное удостоверение и посмотреть, как сложатся их дальнейшие отношения. Если он пригласит ее домой, что ж, тогда мир! А заключение мира всегда приводит к обоюдному прощению. Если же он будет холоден, как на совещании у Тулумбасова, тогда она станет работать рядом с ним, и, может быть, он со временем поймет, как страстно ждет она прощения.

Но при воспоминании о том, как неестественно гордо держался Колыванов на заседании, как не пожелал ответить на ее зов, кровь бросалась в лицо, ей становилось жарко и тревожно, и она вдруг начинала думать о том, что поступила неправильно: не надо было ехать к нему…

А самолет гудел и гудел, уши заложило, потом это ощущение вязкости прошло, но началась качка, и ей становилось все хуже. Тут летчик повернулся к ней, сказал: «Красногорск!» — и ткнул пальцем вниз. За плексигласовым окном кабины и в самом деле лежал город, но Екатерина Андреевна заметила еще нечто, чего не увидел летчик. По таежной дороге на восток из города шли люди. Они шли отдельными группами, и между этими отрядиками было большое расстояние, — значит, вышли в разное время. И она поняла: Колыванов уже получил ту телеграмму, против которой она так протестовала, что рискнула броситься сюда, когда ее не послушали.

Она знала характер Колыванова. Конечно, он не стал спорить, хотя надо было спорить во что бы то ни стало! Он просто отправил разведывательный отряд, и сейчас этот отряд удалялся от города. Он просил три месяца на разведку, ему дали месяц. Ну что же, он сделает из каждого дня — три, хотя и понимает, как несправедливо взваливают на его плечи эту ненужную тяжесть.

Не представляла она только одного: что Колыванов сам идет в головной группе.

Когда заместитель Колыванова с плохо скрытым торжеством сказал, что уже принял на себя управление участком, Екатерина Андреевна не поверила. Однако со двора уходили последние подводы, кладовщик запирал окованные железом двери сарая, в конторе постепенно устанавливалась тишина, и Екатерина Андреевна невольно заторопилась, будто Колыванов мог вот так, сразу, исчезнуть, затеряться в лесах. Она даже не подумала о том, что первые дни отряд будет близко от города, может, даже ночевать станут возвращаться, и хотела одного: догнать Колыванова как можно скорее. Выпросив у кладовщика рюкзак, она торопливо переложила в него вещи из чемодана, бросила рюкзак на последнюю подводу и пошла. И как правильно она все сделала! Уже лесорубы, которых она догнала на первых километрах, сказали, что начальник с Лундиным и Чеботаревым двинулись налегке передовым отрядом и сегодня намереваются добраться до Соснового бора. А Екатерина Андреевна знала: Сосновый бор в пятнадцати километрах.

Ее тут же успокоили, сказали, что Чеботарев только что прошел, что впереди еще пикетажисты Иванцова, — словом, не заблудится! И она опять зашагала вперед, торопясь на это странное свидание.

Иванцов хотел было уступить ей коня. Она заколебалась: давно не делала больших пеших переходов. Но тут же пришла мысль: если явится на лошади, получится, что стоит от остальных изыскателей наособицу. А такой «особости» Колыванов не простит.

Она со вздохом отказалась от лошади и пошла дальше.

Чеботарев был где-то недалеко. Иванцов сказал, что они только что попрощались. Ноги постепенно привыкали к сапогам, к ровному шагу, идти было довольно легко и просто: трассировочные метины виднелись одна за другой, как белые заплатки на серой шкуре леса. Срубленный мимоходом куст, небольшая сосенка или березка, которые еще встречались тут, недалеко от жилья, белея среди елей, как девушки среди старцев, — все делало тропу нестрашной. И дышать стало легче, куда свободнее, чем в кабинете Барышева, где произошла их последняя встреча, или у Тулумбасова, когда она заявила о своем желании пойти на прокладку трассы. Там она задыхалась, кровь била толчками в сердце, и все вокруг казались врагами, даже Тулумбасов, который на самом-то деле хорошо понял ее! Впрочем, это выяснилось уже в последнюю минуту…