Открыватели дорог

Рядом с Крохой стоит Подобнов. И по его лицу очень просто догадаться, о чем он думает: завидует! Непосредственно и грубо завидует. Ему так давно не удавалось ничто из задуманного, что не было для него большего удовольствия, как чужая неудача. И сейчас он мстительно мечтает о том, как хорошо было бы, если бы все эти дьявольские анти-ро-мезоны вдруг исчезли из поля зрения экспериментаторов и никогда больше не появлялись…

Но эту точку зрения товарищ Подобнов никогда не выскажет никому.

Другое дело — Михаил Борисович. Каждому ясно: он рад. Еще бы, его лаборатория опять отличилась! Его теоретики, а следовательно, и он сам, предсказали и рассчитали все параметры новой частицы, а экспериментаторы блестяще подтвердили это предвидение теоретиков! И если сейчас ухватить, как говорят на Востоке, птицу удачи за ее блестящий хвост, она, эта птица, вознесет всех ухватившихся на большую высоту!

Дальше всех от испытательского стенда заместитель Красова по теоретическому отделу Яков Арнольдович Анчаров. Яков Арнольдович совершенно спокоен. Он бесстрастно смотрит на взрывающиеся вспышками осциллографы и экраны телевизоров. Что для него какая-то неведомая и невидимая частица? Куда важнее благорасположение академика! Захочет Иван Александрович, и Анчарова выдвинут в члены-корреспонденты, а там и проголосуют, и нет нужды для этого копаться в потемках атомного ядра. Ну, а если не захочет Иван Александрович?.. Но об этом Анчаров старается не думать, это опасные размышления. А стоит он тут и смотрит для того, чтобы завтра с утра подробно доложить Ивану Александровичу не только обо всем увиденном, но также и об услышанном. Не может же академик усмотреть за всеми сам, он один, а лабораторий в институте много… И Анчаров охотно будет служить глазами Ивана Александровича, хотя, конечно, никто его об этом не просит, а сам академик, вероятно, не догадывается, как много он теряет, если Анчаров не успевает проинформировать его о том, что делается в институте… Выгода?.. Какая же выгода, чистое человеколюбие: ведь Иван Александрович так занят!

Эти мысли за Анчарова придумывает Чудаков. Эксперимент идет своим ходом — примерно раз в десять минут раздается щелчок, вспышка света, щелчок, всплеск света, анти-ро-мезон рождается и умирает, и Чудаков, поглядывая на свидетелей и наблюдателей, пытается разгадать их мысли. Иные он, наверно, угадывает, недаром же работает бок о бок с ними восемь лет. Ну, а если немножко и шаржирует, выдавая Анчарова за некое око недреманное, так только как художник, для остроты изображения.

А на самом-то деле Чудаков радуется: за науку, за институт, за Алешу Горячева, за весь свой коллектив. Теперь им все нипочем. Они сделали новое открытие!

Но вот Михаил Борисович благодушно пожимает руки экспериментаторам. Свита Шефа тоже начинает прощаться. Слышны пожелания успеха, добрые слова. Больше всего этих добрых слов достается на долю Алексея. Потом Михаил Борисович подходит к дочери.

— Я еще побуду здесь, папа.

— Зачем? — Михаил Борисович искренне удивляется.

Здесь остаются Коваль, Чудаков, ну, может быть, Горячев. Остальные всё увидели, они могут отдыхать. Тем более непонятно, почему Нонна должна остаться. Но дочь — давно уже взрослый человек, и Михаил Борисович терпеливо говорит:

— Ну, ну. Я пришлю машину обратно. Может быть, развезешь потом этих самоедов. Я ведь знаю, вы все не спите вторую или третью неделю. Слышите, Ярослав Ярославович, не засиживайтесь. Нонна развезет вас по домам!

Он и свита уходят. Ярослав пристально смотрит на Нонну и спрашивает:

— Почему вы остались?

Она смеется немножко натянуто:

— Приятно смотреть, как простой человек на твоих глазах превращается в героя.

— Ну что ж, смотрите, — милостиво разрешает он.

Нонна вдруг спрашивает:

— Ну, а если завтра Кроха объявит, что никакого эксперимента не было и что все анти-ро-мезоны — ваша глупая выдумка, разве вам не понадобится свидетель?

— Я просто шею сверну вашему Крохе!

— По-моему, Кроху сделали вы! — иронически, словно не замечая ярости Чудакова, говорит Нонна. — Я как-то посмотрела последние оттиски институтских работ. В десяти случаях, вы записали Кроху среди других ваших соавторов. А теперь, когда вы вскормили этого орла собственной печенью, вы собираетесь свернуть ему шею! Это же почти детоубийство!

В зеленовато-серых ее глазах не только ирония, в них — насмешка. Чудаков толкает Алексея:

— Ты слышишь, что она говорит?

Алексей не смотрит на них. Он ждет очередной вспышки сигнала. И отвечает нехотя:

— Нонна Михайловна всегда выбирает худший вариант.

Внезапно заговаривает Коваль, этот молчаливейший из смертных. Он яростно восклицает:

— Ну уж нет! На этот раз никаких соавторов! Мы все сделали сами, втроем!

— Вчетвером, положим, — невозмутимо бросает Алексей.

— Опять Кроха? — Коваль ударяет кулаком по пульту.

— Нет — Нонна Михайловна…

Коваль долго дует на ушибленный кулак, потом бормочет:

— Извините, Нонна Михайловна! Этот Кроха мне каждую ночь снится. А вы молодчина! Если бы не вы, наш Божий человек, вероятно, рассчитывал бы эксперимент до второго пришествия!