Открыватели дорог

Алексей подумал: больше он ничего не захочет слушать и не услышит. У некоторых людей слух устроен весьма странно: избирательно. До них доходит только то, что им приятно. Остальные звуки рассеиваются. Правда, Ярослав сегодня добился того, чего хотел: высказался. Но сам Алексей, кажется, напрасно сеял семена разума. Их вытопчут. Иван Александрович постарается забыть самое неприятное, а его заместитель или Михаил Борисович никому не расскажут о сегодняшнем разговоре. Так что все напрасно. Конечно, увольнять с оргвыводами постесняются, а может, и побоятся. Но всего лучше уволить. Сам Алексей на месте академика так бы и поступил. Не наступай на любимую мозоль! Вот тебе!

Он вдруг весь напрягся. Иван Александрович изрекал выводы. Ему, видно, действительно надоела эта буря в стакане воды. Его благообразное лицо стало строгим, голос — отрывистым, словно он диктовал заповеди. Как бог на горе Синайской. Имеющий уши да слышит… Вы-то не имеете права притворяться глухими, слишком еще молоды…

Но то, что он вещал, звучало внушительно:

— Сегодня я отправляю статью в «Вестник». Она будет опубликована за двумя вашими подписями. Подпись Коваля снимается — он только технический работник. Подпись Бахтияровой тоже — она сотрудник другого отдела. Ваши заявления я возвращаю, вот они, можете порвать. Желание Бахтияровой уйти из института поддерживаю; даже лучше: скорее замуж выйдет. Все, можете идти.

Ярослав взглянул на Алексея. Лицо у того побледнело. И непонятно, то ли он сейчас закричит, то ли потеряет сознание и повалится со стула. Надо было что-то сделать. Срочно.

Ярослав насмешливо спросил:

— А не позволит ли Высокая Договаривающаяся Сторона взять нам пятиминутный перерыв для обсуждения предъявленных условий капитуляции?

— Все шутите, Ярослав Ярославович? — недобро усмехнулся Иван Александрович. — Чем вы еще недовольны?

— Очень немногим, товарищ директор института. Не понимаю этой странной арифметики: сначала к нашей работе приписывают лишних авторов, а потом снимают половину действительно работавших. Если уж вы решили, что работа действительно  н а ш а, то позвольте нам самим судить, кто имеет право ее подписать. Точно так же непонятен и вопрос об увольнении. Если вы решили не принимать наши заявления всерьез и оставляете меня и Горячева на работе, то почему вы увольняете Нонну Михайловну?

— Заявление Нонны Михайловны поддерживает и ее отец, — сухо сказал академик.

— По-моему, Нонна Михайловна за папу не отвечает. На вашем месте я уволил бы Михаила Борисовича, ведь это из-за него весь сыр-бор загорелся. Но, поскольку мои рекомендации силы не имеют, я позволю себе попросить у вас заявление Нонны Михайловны, которое и передам ей вместе с вашим пожеланием, раз уж вы ее сюда не пригласили… И напоминаю, Иван Александрович, что докладную в президиум академии Нонна Михайловна тоже подписывала…

Алексей, понемногу начавший оживать, медленно поднялся.

— Пойдем, Ярослав, отсюда. Это уже не разговор о науке, а торговля.

— Горячев, сядьте! — прикрикнул академик.

Горячев покорно опустился на свой стул. Ярослав усмехнулся: фейерверка не получилось. Порох отсырел от слез… Но и у академика что-то сдвинулось в сердце. Он повертел в руках аккуратным почерком написанное заявление Нонны и протянул его Чудакову.

— Возьмите. Пусть Нонна Михайловна решает сама. А работу сдайте немедленно. И с какими угодно фамилиями.

Он встал, вслед за ним поднялись все. Это действительно было похоже на заключительный церемониал конференции двух Высоких Договаривающихся Сторон. И обе стороны были одинаково недовольны договором, который они подписали.

29. ПОБЕДА ТЕРЯЕТ КРЫЛЬЯ

Они стояли в коридоре, торопливо закуривая. У Алексея дрожали руки, и спичка сломалась. Ярослав дал ему огня. Алексей закурил, глядя куда-то в сторону.

— Неужели нам так и придется все время?

— Будет и хуже!

— Но мир-то, кажется, заключен!

— На войне это называлось: перемирие для захоронения покойников…

— Ну, ты скажешь!

— А чего тут говорить, когда камеру-то у нас уже отобрали! Я решил поберечь твою нервную энергию до разговора с академиком, поэтому не передал самую свежую информацию. Сегодня утром камеру передали по распоряжению Михаила Борисовича Крохмалеву для постановки повторного эксперимента. Проверить он, конечно, ничего не сумеет, но изображать сможет неопределенно долго, по крайней мере до окончания эксперимента в Лос-Аламосе. Нам же с тобой остается столь же неопределенно долго выжимать новые частицы из старой пленки. Да еще, возможно, самим засесть за просмотровый аппарат, так как лаборантки тоже могут быть «по распоряжению академика» переброшены на какую-нибудь «архиважную» тему. Так что мы с тобой сейчас похожи на генералов, оказавшихся на передовой без армии…

Из приемной академика вышел Михаил Борисович. Лицо у него было багровое, на лбу бисерился пот.

— Ну, аники-воины! — сказал он, словно подслушивал их разговор. — Зайдите ко мне.