Открыватели дорог

Она шла и вспоминала все, что случилось с нею с того мгновения, как перед нею появился Колыванов. Впрочем, нет, воспоминания убегали значительно дальше, едва ли не к тому времени, когда она впервые увидела его, а может быть, и к еще более дальнему периоду, может, к тем временам, когда она только мечтала о человеке, которого полюбит.

Как это странно: мечтала, полюбила и… ушла…

А может, это случается чаще, чем люди думают? Ведь не о всяком уходе женщина говорит, иногда она и уходит и возвращается тайно…

Колыванов привлек ее своей мечтательностью. Было как-то странно видеть немолодого уже инженера, который умел разговаривать о будущем так, словно только недавно вернулся оттуда, — в командировке, что ли, побывал. Правда, это будущее было ограничено. Все, что Колыванов рассказывал, происходило на Урале, и даже не на всем Урале, а только на Северном. Позже Екатерина поняла, что мечтания эти не так уж далеки от детских придумок, и вообще стала различать эти детские черты в характере мужа. Но сначала…

Сначала была та полная слитность с любимым, то единство дум, чувствований, ощущений и мыслей, которые, вероятно, и называются счастьем. Зачем бы иначе ей тосковать по Колыванову теперь, когда они уже чужие друг другу? Воспоминания — вот что тяготит ее душу. Как это написал поэт?

Но не может злое расставанье
Удержать меня на расстоянье!
Я к тебе не вхож, и письма тоже,
Но зато воспоминанья вхожи!

Ты нечаянно припомнишь руки,

Сжатые в невыразимой муке,
Губы, искривленные, как болью,
Горькой неудавшейся любовью.

И, случайно голос мой услыша,

Ты заговоришь как можно тише
И, в толпе похожего завидев,
Встрепенешься, спутника обидев…[1]

А потом все чаще и чаще стало казаться, что правы те, кто говорит о Колыванове: «Ну, этот пороха не выдумает!» И становилось все обиднее, что отдала себя человеку незначительному, неудачливому. То, что казалось достоинством, например мечтательность, умение проникать взглядом в будущее, постепенно превращалось в недостатки: ведь мало мечтать, надо еще уметь претворять свои мечты в действительность! Барышев, скажем, никогда не распространялся о своих мечтах, но брался и делал!

А эти вечные разлуки, разъезды, пустая комната, одинокие вечера. Неужели мужчины не понимают, как тоскливо одной, как хочется хоть немного уюта, внимания, да и настоящего обожествления, наконец, — ведь она отдала себя! Разве этого мало?

Колыванов утешал: мужчина создан для того, чтобы воевать. С древних времен это его дело. Он — охотник, исследователь, покоритель мира. Женщина — хранительница домашнего очага.

Как бы не так! Велик ли очаг возведешь на тысячу рублей в месяц? Да и воевать приходится не только мужчине, но и женщине. Ведь не отказывается он от ее помощи, и ее тысяча рублей идет на строительство того же очага. А ей еще приходится постоянно защищать свое счастье и его счастье. Одни сослуживцы упрекают Колыванова в тугодумстве, другие — в неудачливости, третьи — чуть ли не в безделье. И на каждое обвинение она должна найти защиту…

А эти взгляды посторонних мужчин! Кто она — ни мать, ни невеста. Просто хранительница очага. Но хранительницей можно поставить любую старушонку, пусть обтирает пыль с вещей — благо их так мало у кочевников-строителей, — да готовит пищу — благо ее и есть-то некому, раз хозяин очага в постоянных командировках. А ее зовут то на вечеринку, то в кино, то на танцы, и каждый мужчина, который бросит на нее взгляд, не может не сказать: «И что вы нашли в Колыванове!» А это то же самое, что сказать: «Бросьте вы его, возьмите меня!»

Может быть, она бы все это выдержала, — ведь молодость проходит довольно быстро, — если бы не Барышев…

Барышев ухаживал за нею еще в институте. Блестящий доцент, из хорошей, как все чаще стали говорить ее подруги, семьи, он обратил внимание на студентку, вероятно, только из желания «закрутить» маленький роман. Тогда Катя устояла против соблазна. Очень может быть, что именно ее «устойчивость» и привела к тому, что доцент не забыл ее.

Впрочем, он довольно скоро разочаровался в научной и педагогической деятельности. Становилось модным совмещать науку и практику. Барышев не любил отставать от моды, была ли то мода на гавайские рубашки, сшитые в Столешниковом переулке, или мода на практическую деятельность. Настолько-то Барышева понимала даже малоопытная студентка, какой была тогда Екатерина.

Но Барышев умел быть импозантным. Встретившись с Екатериной через два года, когда она уже была женой Колыванова, Евгений Александрович воскликнул:

— Колоссально! Мы снова рядом! А знаете ли вы, что я из-за вас бросил Москву и научную карьеру? Нет, нет, я не жалуюсь, не думайте обо мне так плохо!