Открыватели дорог

Алеша помнил пронзительное чувство жалости к самому себе и ко всему миру, которое неизбывно сопровождало его в те сентябрьские дни 1945 года. Порою, выйдя из дома, чтобы поскорее добежать до школы, он вдруг останавливался, вглядываясь в ломаную линию горизонта, открывающегося в пролетах улиц и площадей, и им овладевал страх, что вот сейчас это безмятежное утреннее небо расколется и деревья парка, птицы, собирающиеся на знакомом дереве к отлету, люди и здания, а главное, сам он, Алеша Горячев, ученик шестого класса, обратятся в ничто, в пепел. И рвущая сердце жалость к себе, к миру, которого он не успел еще узнать, вдруг выжимала из глаз слезы, и мальчик застывал отрешенно и скорбно, словно он уже стоял на кладбище мира и над этим кладбищем мелкими вихрями кружилась атомная пыль. Впрочем, ведь тогда не станет и атмосферы, значит, не будет и ветра, как же закружится пыль? Она будет лежать мертвым черным слоем или, может быть, понесется в беспредельной Галактике черным шлейфом за новой кометой, которая возникнет на месте бывшей планеты Земля.

К счастью, эти мрачные мысли внезапно проходили, спасительная жажда деятельности толкала мальчика вперед, он бежал в школу, возвращался к своим делам и интересам и на время забывал скорбь мира, которая, выражаясь словами поэта, уже проложила трещину в его сердце.

Но отец, сначала с недоумением, а позже и со страхом, наблюдал, как меняются вкусы и интересы сына. Со стола, за которым Алеша готовил уроки и читал любимые книги, постепенно перекочевывали на книжную полку биографии великих музыкантов. Редко-редко присаживался сын к пианино, ровно на столько, чтобы сделать заданное упражнение. На столе и на полках появлялись все новые и новые книги со странными названиями: «Физика атомного ядра», «Элементарные частицы», «Квантовая теория», «Ниспровержение классических законов физики» и бог знает что еще. В те времена многие люди захотели хоть что-нибудь узнать о силе, принесшей одновременную гибель десяткам тысяч человек, и все, кто хоть немного понимал, а часто и те, кто ничего в этом не понимал, писали и издавали книги, брошюры, журнальные и газетные статьи, было бы только желание прочитать их. У Алексея это желание возникло.

В последние школьные годы Алексей принимал участие в нескольких ученических олимпиадах по физике и математике. Призовых мест он не занимал, но те, кто эти олимпиады устраивал или следил за ними, отметили для себя имя Алеши Горячева. Физика требовала своих пророков и учеников. В те времена даже в литературе возникали странные вопросы: «Кому мы передадим наше оружие?» Объяснялось это довольно просто: революция приближалась к тридцать пятой годовщине, ее зачинатели и участники старели, возникала естественная забота о наследниках.

Конечно же, и физики интересовались вопросом: «Кому мы передадим наше оружие и наши знания?»

Перед окончанием десятого класса у Алексея произошел памятный разговор с учителем музыки Павлом Николаевичем Графтовым.

Алексей не бросил музыку в угоду новому увлечению. К десятому классу он пришел с такими успехами, что Павел Николаевич заранее договорился в консерватории о прослушивании его лучшего ученика. Дорога открывалась прямая: концертные программы, филармония, ну, на крайний случай концертмейстерство с каким-нибудь хорошим исполнителем и уж как самая последняя ступень — преподавательская деятельность, аспирантура, редакция журнала по вопросам музыки или редактура в издательстве.

Вот эту-то широкую программу и предъявил своему ученику Павел Николаевич Графтов.

Павел Николаевич выглядел, как полагается настоящему музыканту. В мягкой шляпе, в рубашке с отложным воротничком, под которым вместо галстука был повязан черный шелковый шнурок, в мягких туфлях с высокими гетрами, он поражал воображение учеников и манерами и одеждой. Да и лицо его под светлой мягкой шляпой внушало доверие выражением доброты и страстности. А когда он, сняв шляпу и отогрев дыханием пальцы, садился за рояль, когда руки его взлетали над клавишами так, словно они гнались за звуками, догоняли их, — в эти часы он был великолепен. И Алексей Горячев всей душой любил своего учителя, хотя и знал, что сам Павел Николаевич не стал ни дирижером, ни исполнителем, ни даже кандидатом искусствоведческих наук, редактором или критиком.

Разговор происходил в пустом классе после того, как другие ученики уже ушли.

Над нотными пюпитрами и ученическими столами нависла тишина. Рояль сумрачно темнел в углу, похожий на большое животное, утомленно привалившееся к стене для ночлега. Многие животные спят стоя, так же дремал и побитый, поцарапанный поколениями учеников рояль — добродушное, но отнюдь не прирученное существо. Алеша знал, как он бывает непоко́рен, если не показать ему сразу власть.

— Что же вы решили, Алеша? — с напускным оживлением спросил Павел Николаевич. Он только что провел четыре урока, ему хотелось тишины, но упрямый мальчик не желал ответить на прямой вопрос: пойдет ли он в консерваторию?

— Я хочу подать заявление в университет, на физико-технический факультет.