Откуда взялся этот Клемент?

Пауэлл пытается кивнуть, однако проделать это с огромной лапищей на горле не так-то и просто.

— Усек, — хрипит он.

Клемент убирает руку, улыбается и шутливо шлепает старика по щеке. Не настолько сильно, чтобы нанести увечья какой-либо степени, однако вполне ощутимо, чтобы четко донести всю серьезность угрозы.

— Вот и умница.

Затем перепрыгивает через стойку обратно, подбирает с пола пистолет и засовывает его за пояс джинсов.

— Зачем он вам? — с тревогой спрашиваю я.

— Чтобы избавиться от него. Уж точно не оставлю его этой парочке, чтобы они не смогли снова запугать какого-нибудь другого бедолагу.

— Верное решение, хотя у меня такое чувство, что после сегодняшних событий они вполне могут пересмотреть взгляды на жизнь.

А также, похоже, им понадобится косметическая хирургия. Понятия не имею, как они будут объяснять врачу свои увечья, но мечтать о повторном визите Клемента уж точно не станут.

— Так идем?

Напоследок окинув взглядом душераздирающую сцену на полу, я торопливо направляюсь к выходу. Клемент топает следом.

На улице едва ли не сумерки, а уж льет и вовсе как из ведра. Тротуар прямо на глазах превращается в бурный поток, и нам приходится мчаться к машине во всю прыть, чтобы не вымокнуть до нитки.

Когда же мы оказываемся в салоне, Клемент сует мне рюкзак:

— Можешь забросить его в багажник.

Под аккомпанемент барабанной дроби ливня по крыше «фиата» снова выбираться наружу мне, разумеется, совсем не хочется.

— Уверена, ему и здесь неплохо будет.

Запихиваю рюкзак в нишу для ног, и Клемент заводит двигатель.

Лишь мельком осмотревшись, он задним ходом выезжает со стоянки и переключается на первую передачу. Колеса прокручиваются на месте, пока не находят сцепление с мокрым асфальтом, и тогда мы дергаемся вперед.

— Пупсик, как здесь дворники включать?

Мы проехали уже метров сто, а он только сейчас удосуживается озвучить то обстоятельство, что ведет вслепую!

— Правый рычажок!

Щетки очищают лобовое стекло, и Клемент переключает передачу, стремительно удаляясь от ломбарда, отныне удостоенного титулом места преступления.

— Пронесло, — вздыхаю я.

— Могло быть и хуже. У них могла оказаться настоящая пушка.

— Вы бы тогда действовали по-другому?

— Ага. Пристрелил бы засранцев перед уходом.

— Очень смешно.

Ответное молчание подразумевает, что это могла быть вовсе и не шутка.

— А как вы поняли, что это стартовый пистолет?

— Опыт.

— А конкретнее?

— Если угрожаешь кому-то пушкой, то держи ее прямо, чтобы жертва смотрела прямо в ствол. В девяноста девяти случаях из ста для убеждения этого вполне достаточно. А тот козлина постоянно держал пушку опущенной. У стартового пистолета в стволе заглушка, и я бы ее увидел, целься он мне в лоб.

— По мне, так не очень убедительно.

— Заглушка и клеймо производителя на стволе стартовый и выдают.

— О!

Мы катим по мокрым улицам без какой-то определенной цели. Пускай Клемент едет куда хочет, а я тем временем попытаюсь осмыслить только что произошедшее.

— Можно кое-что спросить?

— Надеюсь, не насчет того, не откажусь ли я спеть для тебя?

— Э-э… Нет.

«Вот же гадство. Запомнил».

— Тогда валяй.

— Вам когда-нибудь бывает страшно?

— И чего, например, мне нужно бояться?

— Ну, хотя бы тех грабителей в ломбарде.

— Этих-то дрищей? Не-а.

— Но ведь у них был пистолет, и даже если вы и знали, что он ненастоящий, у них могли оказаться ножи.

— И что? Что же такого могло случиться?

— Вас могли застрелить, ударить ножом. Господи, Клемент, да они могли убить вас!

Он смотрит на меня, удивленно вскинув брови.

— Это же не имеет значения.

Лично для меня значение имеет то обстоятельство, что бредовые идеи Клемента уже распространяются за опасную черту, утверждая его в своих безрассудных решениях. Это меня беспокоит, но если я что и узнала о нем, так это то, что пилить его бесполезно. Подход здесь требуется другой.

— А вот мне было страшно. Если честно, меня вообще парализовало от страха!

Мое признание встречается молчанием. Клемент лишь едва заметно хмурится, и я понимаю, что оно все-таки достигло его ушей.

— Клемент?

— Да слышу я, пупсик. Тебе нечего бояться.

— Это почему же?

— Пока я рядом, бояться тебе нечего.

— А когда вы уйдете и я снова останусь одна?

Клемент снова хмурится, на этот раз сильнее. И опять молчит и молчит.

— Клемент, вам когда-нибудь говорили, что иногда с вами тяжело?

— Допустим.

— И? Я услышу ответ на свой вопрос?

В этот момент мы останавливаемся на красный, и он наконец-то удостаивает меня взглядом.

— Ты не одна, пупсик. Никогда не была и никогда не будешь.

— А? Что это значит?

Загорается зеленый, и Клемент трогается, так и не удосужившись что-либо объяснить.

Из пятерых мужчин, с которыми я встречалась за последние годы, все до одного по тому или иному поводу обвиняли меня в упрямстве, раздражительности и надменности. Обычно это происходило в пылу спора, который я же, скорее всего, и затевала.

Никогда не соглашалась со справедливостью подобных обвинений. Как-никак, признавать собственные недостатки совсем непросто. И вот теперь все означенные выше пороки мне наглядно демонстрирует Клемент.