Отлично поет товарищ прозаик!

– Вот те на! Куды ж он девался?

В зале прыснули и насторожились.

– Должно, монахи сперли, – предположила я извиняющимся тоном. Неожиданный диалог с залом несколько приободрил меня. Сенька же смотрел на меня с ненавистью.

– Тогда я так пойду… – хрипло и угрожающе обронил он.

– Иди, – разрешила я упавшим голосом.

И Пимен похромал за кулисы. У меня хватило мужества закончить сцену заключительными словами Григория, и я понуро удалилась под треснувшие мне в спину аплодисменты.

Нас дважды вызывали. Мы с Сенькой кланялись, не глядя друг на друга. В третьем ряду слева сидел Сенькин дед и хлопал с обескураженным видом – он так и не понял, зачем внук утащил из сарая костыль. Галстук у него был толстый, серый, в полосочку…

Когда же мы вернулись в уборную, Пимен, не обращая внимания на возмущенно булькающую Бабу Лизу («Плоткин, тебе твои хулиганские штучки даром не…»), схватил книжищу с ятями и молча остервенело опустил мне на голову со всею страстностью монаха-отшельника. Я не защищалась, а Сенька, судя по всему, собрался бить меня справедливо и подробно, тем более что Баба Лиза от ужаса булькнула и умолкла, словно утонула.

Но тут кто-то сзади сказал звучно, с хохотком:

– Н-ну, братья монахи, где ваше смирение?

В дверях комнатки стоял человек – молодой, курчавый, небольшого роста.

– К тому же даму бить некрасиво, даже если она провалила ваш дебют. Ведь, по крайней мере, она четко подавала текст…

Курчавый человек сунул Сеньке крепкую маленькую руку и сказал:

– Александр Сергеевич.

Сенька отвалил челюсть и спросил:

– В каком смысле?

– В том смысле, что это мое имя-отчество. Такая вот неприятность. Я – руководитель молодежного театра-студии на базе университета. Сегодня совершенно случайно оказался на вашем торжестве и совсем не жалею. Сколько вам, молодой человек? Шестнадцать?

– Пятнадцать, – буркнул Сенька, приобретая бурый колер.

– Приходите к нам. Вам нужно заниматься всерьез. Приходите. Каждую среду и субботу в пять вечера. Аудитория тридцать девять. Вахтеру скажете, что я пригласил, он пропустит. Договорились?

– Спасибо, – пробормотал Сенька с совершенно температурным видом.

Курчавый Александр Сергеевич вышел было, но вдруг вернулся.

– Кстати, – сказал он весело. – Это ваша версия с Пименом? Вы действительно считаете его чуть ли не рычагом всей драмы? И сошедшим с ума политиканом?

Сенька совсем оробел, поскольку ничего не понял, и только честно пожал плечами.

– Нет-нет, это интересно, – сказал курчавый. – Это смело. Хотя, думаю, ошибочно… Ну, приходите, поспорим…

С Сенькой мы не разговаривали до конца десятого класса. На выпускном вечере он попробовал растопить лед нашей ссоры идиотским приглашением на танец. Подошел и спросил, криво ухмыляясь:

– Спляшем, Григорий?

А на мне платье было белое, колоколом, совершенно прекрасное, прическа была из отросших волос, и даже губы я тронула маминой помадой. Спляшем, говорит, Григорий?..

Я сказала:

– Хромай отсюда, костыль!

Вот так…

Наши судьбы, сведенные однажды промозглой ночью под испуганно шелестящей чинарой, разлетелись врозь, каждая в своем направлении. До меня, конечно, долетали обрывки слухов – что Сенька окончил театральный институт, но не актерский, а режиссерский факультет, потом попалась однажды на глаза заметка, в которой ругали спектакль, им поставленный, за бездоказательно новую трактовку какой-то исторической пьесы. Заметка, надо сказать, тоже была достаточно бездоказательна.

Лет через пятнадцать я оказалась в родном городе. Перезвонилась с одноклассниками, узнала новости – кто кем стал, кто с кем разошелся, у кого сколько детей.

– Про Плоткина слышно там, в столице? – спросила одноклассница. – Он же у нас режиссер, знаменитость. Говорят, кошмарно талантливый. Вроде его в Москву приглашали даже, обещали постановку в каком-то театре… Ты встреться с ним, он совсем не зазнался. Телефон дать?

…Я не стала звонить Сеньке. Просто пришла на репетицию в наш старый драмтеатр, где Семен Плоткин числился очередным режиссером. Мы с ним столкнулись в пустом фойе. Он оторопел, удивился, обрадовался, обнял меня.

– Какими судьбами, Григорий?

– Мог бы изречь что-нибудь потеатральней, – заметила я. – Ты ж, говорят, молодой талант.

– Я старый хрен, – возразил Сенька. – Смотри, половины зубов нет. Скоро буду булькать, как Баба Лиза… Знаешь, я ее иногда приглашаю на спектакль. Жалко, старенькая… булькает…

Мы зашли в буфет, взяли по чашечке кофе.

– А ты как, Григорий? – спросил он. – Пишешь, говорят?.. Не читал, прости. Времени не хватает.

– Не беда, – простила я. – Главное, чтоб на Пушкина хватало. Помнишь сцену «В келье»? «Еще одно, последнее сказанье…» Помнишь?

– А как же! Я был тогда очень талантливый и мог перевернуть театр. Я запросто мог сыграть Гамлета.

– Тогда ты про Гамлета ничего не знал, – возра-зила я. – Ты был шпаной и разгильдяем… Ты всегда был на вылете.

– Я и сейчас на вылете, – усмехнулся он, – у меня напряженные отношения с Главным.