ОТМА. Спасение Романовых

– Конечно, сначала дадут комнату в коммуне, – сказал капитан с усами.

– Пока капитана не получишь, никто тебе квартиру не даст, – сказал Василий Блохин. – И то, если служба будет без нареканий.

«И если доживешь», – подумал Кривошеин.

– А ты, капитан, получил квартиру? – повернулся Василий Блохин к Кривошеину.

– Нет. У меня комната в коммуналке.

– Вот видишь, а ты, летёха, уже на диван нацелился, – сказал капитан с усами.

– А чего ж тебе квартиру не дают? – Блохин смотрел на Кривошеина сочувственно. – В местком ходил? В профком?

– Да зачем мне? Я не женат. Одному хватает.

– А-а-а! Ну, вот так вот! Неженатым не дают квартиры, даже капитанам, – сказал Блохин.

Порядок работы был отлажен до автоматизма. Автозаки привозили приговоренных, капитан Блохин становился у ямы с пистолетом. Подручные подводили смертников по одному, ставили перед ямой. Блохин стрелял в затылок. Конвейер: подвели – выстрел, подвели – выстрел. Когда у Блохина кончались патроны, ему подавали заряженный пистолет. К «добровольцам» здесь относились несколько свысока, с усмешечкой, как специалисты в любой области подсмеиваются над дилетантами. Добровольцами были либо следователи, приезжавшие, как Кривошеин, собственноручно «исполнить» своего подследственного, либо просто гости – пострелять. Гости были, конечно, не кто попало, а высоких рангов и должностей, обычно после ресторана. Выстрел в чью-то голову как десерт или как отрезвляющий шок – кому как. Добровольцы нарушали отлаженную работу конвейера, и это раздражало спецов.

Кривошеин всегда сам исполнял своих. Сколько убил за двадцать лет в органах, не считал. Много … но недостаточно. Еще до того, как стал следователем, бегал оперативником и стрелял врагов советской власти всех мастей: бывших белогвардейцев, анархистов, октябристов, да и монархистов заодно. А потом и вовсе сказочное время настало: одни коммуняки объявили врагами других коммуняк – троцкистов, левых и правых уклонистов и прочих ревизионистов. Стреляй не хочу. Практически – по своему выбору. И стрелял. Ведь все виновны, все без исключения, и сам он – больше всех, но ему своя расплата, своя карма, как говорят в окрестностях волшебной страны Шамбалы. А комсомолка Нина, дочь комиссара и комдива? Нину он прощает, ибо спасает.

С полигона донесся рокот двигателя: подъехал автозак. Вошел начальник конвоя, принес списки и папки с личными делами.

– Как фамилия твоего, капитан? – спросил Блохин.

– Медведкин.

– Есть такой. Давай ты первый, чтобы мы потом не прерывались.

Кривошеин вышел из караулки в слепящий свет прожекторов, как на сцену. Приговоренные стояли на коленях под охраной конвоиров – резко очерченные светом силуэты, будто пешки на шахматной доске.

– Медведкин, – сказал Кривошеин начальнику конвоя.

Двое конвоиров подняли одну из пешек и подвели. Согласно процедуре, начальник конвоя сверился с фотографией в личном деле.

– Сам дойдешь? – спросил Кривошеин.

– Куда? – У Медведкина стучали зубы.

Кривошеин развернул Медведкина и подтолкнул в направлении ямы, зиявшей на границе света и тени. Медведкин сделал два шага и встал.

– Помочь? – спросил начальник конвоя.

– Справимся, – сказал Кривошеин.

Он крепко сжал локоть Медведкина, и плечом к плечу они пошли к яме. Медведкин вроде бы и не упирался, но шел – будто против ураганного ветра.

– Ну, давай, – уговаривал Кривошеин.

– За что? – пробормотал Медведкин.

Кривошеин удивился. Обычно в последние минуты смертники не разговаривают. Уже нет вопросов, и ответы не нужны.

– Почему? – Медведкин сопел и задыхался.

Кривошеин молчал. Не подарит он старому большевику такую роскошь, как смысл, в его последнюю минуту.

Кривошеин развернул Медведкина к яме спиной, с трудом оторвался от него. Вырвав свою руку из его рук, отступил на три шага, достал из кобуры пистолет. Секунда, две, три … Кривошеин держал паузу, целясь в лоб. Медведкин закрыл глаза, губы его тряслись. Когда конвой уже готов был предложить свою помощь тюфяку-следователю, Кривошеин спросил:

– Это был ритуал? Скажи, тебе уже все равно.

Медведкин пошевелил губами. Кривошеин не расслышал.

– Что?

Медведкин снова пошевелил губами. И Кривошеин услышал, и даже не так услышал, как прочел по губам.

– Мы не стреляли … Сначала не стреляли …

Кривошеин убрал пистолет в кобуру, схватил смертника за локоть и потащил обратно к караулке. Медведкин едва переставлял негнущиеся ноги.

– Вы не стреляли? А что? Что вы делали?! – тряс его на ходу Кривошеин.

– Мы… – сказал Медведкин что-то неразборчиво.

– Что?

– Сначала … только потом достреливали еще живых… – он едва ворочал языком.

– Что – сначала?

Кривошеин тащил Медведкина, опасаясь, что он вот-вот упадет и забьется в судорогах.

Когда до караулки оставалось с десяток шагов, раздался выстрел. Медведкин упал с дыркой над переносицей.

– Зачем?! – закричал Кривошеин, заслоняясь рукой от кинжального света.

Перед ним темной неразличимой грядой стояла расстрельная команда.

– Какого хрена ты творишь?! – послышался голос Блохина.

– Капитан, вы ответите за это!

– Это ты ответишь, идиот! Ты что тут устроил?! Приговор должен быть исполнен!