Отмена рабства. Анти-Ахматова-2

Тема долга перед памятью друзей в тот год была обострена последней книгой когдатошнего ахматовского любимца (речь идет о Хемингуэе, по странной традиции неназванном, но в данном случае терпеть долго не надо будет — проясняющая авторство известная книга будет названа практически сразу же): Саня <Гитович> только что прочитал «Праздник, который всегда с тобой» и был в восхищении. А. эта книга резко не понравилась. «Я никак не могу себе уяснить, отчего тут можно приходить в восторг? — с вежливым безразличным смешком заявила она. — Что тут вообще может нравиться? Хемингуэй написал ужасающую книгу, в которой убил своих лучших друзей. По-моему, это просто чудовищно!» Полемический порыв, возможно, связан с желанием напомнить о Шилейке как о поэте — репутация его в этой ипостаси была не очень высока. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 230.) То есть Ахматова ругает новую книгу Хемингуэя, потому что кто-то ругает (или не обожает) стихи несколько десятилетий лежащего в могиле Шилейки — ученого-востоковеда, переводчика, отнюдь не поэта. Разве что — вот отгадка: В блокноте ее появляются полуприпомненные стихи Владимира Шилейко, обращенные к ней. Других — необращенных — и полу- не припомнить. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 229.)

А почему за неприпоминающиеся за непримечательностью (несмотря на величие адресата) стихи Владимира Казимировича не обрушиться сразу на всю современную ей зарубежную (с отечественной расправилась и без Шилейки) литературу? Почему за Шилейку — именно на Хемингуэя?

Он хороший сын

Я, чей отец убит, чья мать в позоре. (У. Шекспир. Гамлет.) Позор Гертруды в том, что она В ПОРЯДКЕ.

* * *

Письмо Анны Ахматовой сыну в лагерь в 1957 году: Сейчас самый знаменитый врач Москвы проф. Вотчал (она не пишет — «лучший», она пишет — «самый знаменитый») смотрел меня и сказал, что хочет, чтобы к 1 ноября я сидела в кресле… (Летопись. Стр. 517–518, Звезда. 1994, M 4.) Лев Николаевич и сам всегда знал, что Анне Андреевне доступно все самое знаменитое, самое влиятельное. Зачем хвалиться перед ним, раз она не использовала эти возможности, чтобы вызволить его из тюрьмы? У него тоже были даты, к которым он хотел бы сидеть — хоть и не в кресле, на колченогой табуретке, да на воле.

* * *

Была такая история, маленький анекдот из жизни летчиков. Вернее, авиадиспетчеров. Среди них проводились международные соревнования, кажется, по баскетболу. Выиграла наша команда, но победу ее оспорили: другие участники обратились с жалобой, что вместо авиадиспетчеров в команде у русских были подставные игроки, профессионалы. «Почему вы так решили?» — «Они не знают английского языка». Спортивные начальники не подумали, да только сами авиадиспетчеры, когда они встречаются физически, лицом к лицу, знают, по какому признаку они безошибочно вычислят чужака. Впрочем, анекдот — из тех времен, когда международные полеты были у нас экзотикой.

Если среди моих читателей есть матери, то вот им тест. Пусть они попробуют представить — в какой-нибудь тяжелый момент — дай бог, чтобы все-таки не очень опасный, во всяком случае, который в конце концов хорошо разрешится — но вот в момент своей тревоги и смятения пусть представят: могли бы они сейчас написать стихотворение о возможном неблагоприятном исходе, если… ну, всякое бывает, вы понимаете — в общем, как они будут страдать, если случится самое страшное… Подумать, например, о Богоматери — у нее все закончилось совсем плохо — ну вот сравнить свои потенциальные страдания с ее. Почему бы и нет?

Сын жив, а вы представляете, как глубоки и чисты будут ваши страдания, если он умрет. Наверное, все испытуемые тут скажут — нет, написать такое стихотворение мать не может, мы протестуем, мы догадались, что это не мать, эта — не из нашей команды. МЫ знаем, какие бывают матери и чего они не могут сделать никогда.