Отнять всё

Маркус пошел в кабинет за снимком Билли, я – следом. Он сотни раз фотографировал Билли, с самого рождения. Фотографии Маркус вставляет в альбом и под каждой вписывает дату и место съемки.

Он достал последний альбом и, начав перелистывать, тихо спросил:

– Поможешь мне выбрать?

– Выбирай сам.

Я молча смотрела на фотографии, и когда Маркус указал на одну из них, кивнула. Он аккуратно вынул ее и передал Нику.

– Спасибо. Я скоро с вами свяжусь.

Следователь ушел, а я, совершенно обессилевшая, пошла в спальню и легла. Через некоторое время вошел Маркус.

– Нужно сейчас же сказать Дженни и твоим родителям. Нельзя, чтобы они узнали об этом из обращения.

– Ты не позвонишь Дженни? Я не могу. Только не маме с папой, им пока не нужно…

– Попросить ее приехать?

– Нет… не могу никого видеть.

– Но она захочет с тобой поговорить, помочь тебе.

– Не сейчас.

* * *

Позже я вышла из дома и направилась в церковь Святого Иакова. Билли не было уже сутки, двадцать четыре часа, – и мир стал совершенно другим.

Мусор после бури убрали, но ее следы виднелись повсюду; в двух магазинчиках были даже заколочены витрины. Эти улицы я знаю столько лет… В эту церковь, католическую, ходит мама, когда приезжает ко мне. Я даже родителям не могу позвонить, ведь тогда происходящее станет реальностью. В юности я как-то услышала от мамы, что когда меня нет дома, она пугается телефонных звонков: телефонный звонок может означать плохую новость.

Мама – верующая и хотела вырастить меня настоящей католичкой. Папа разрешал ей водить меня в церковь, потому что уважает ее веру. Когда я выросла, то стала ходить в церковь только на Рождество и Пасху, а вот мама относится к этому серьезно. Она хотела, чтобы я крестила Билли, несколько раз просила, а я так этого и не сделала.

В церкви меня встретил знакомый запах ладана. Мне всегда нравилась статуя Божией Матери с Младенцем, и теперь я подошла к ней. Вся скульптура покрыта золотом, только обувь у Марии красная. На головах у Марии и Иисуса – венцы; она держит скипетр, а он – сферу. У него такие славные пухлые щечки…

Я опустилась на скамью и задумалась. Откуда у Хейи ключи? Она наверняка проникала ко мне в квартиру, ходила по ней, наверное, рылась в вещах. Тут я вдруг поняла, что последние месяцы она копала под меня со всех сторон. Вспомнилась и фотография Эдди у Маркуса на столе, и пропавшие заметки для презентации, мой провал на заседании правления. Должно быть, именно она украла мои бумаги. Я содрогнулась: Хейя ухитрилась рассорить меня с Филипом, вбить клин между мной и мужем; это из-за нее уже несколько месяцев я не в себе. И вот главный удар: она пришла к нам домой, зная, что нас не будет, и похитила Билли. Ее ненависть ко мне безгранична.

Я человек неверующий, но теперь я упала на колени перед статуей и помолилась о том, чтобы мое решение – показать снимок Билли по телевидению – не навредило моему сыну.

Хейя

Октябрь

Проснулась я рано. На другой половине кровати спал Билли. Я наклонилась и прислушалась к его дыханию. Малыш дышал спокойно и ровно. Кожа у него такая гладкая. Я вспомнила о своем умершем брате Томасе и о матери – как она проснулась тогда на полу в детской. Наверное, встала на колени и заглянула в кроватку. Томас был бледный, дышал, но ни на что не реагировал. В ту минуту она и поняла, как сильно он болен. И началась паника, сборы в больницу… Он умер быстро. Ему не выпало умирать долго, как Тане.

А моя смерть будет подползать ко мне постепенно, день за днем, год за годом, как когда-то к Тане. Возможно, мне предстоит десять лет медленного умирания. Сначала откажут ноги. Придется ездить в инвалидном кресле. Потом ослабнут руки, и я уже не смогу сама крутить колеса. Придется нанять постоянную сиделку, чтобы умывала и одевала меня. Потом ослабнут мышцы гортани, и я не смогу ни есть, ни дышать. Трудно сохранять достоинство, когда твое тело превращается в склеп.

Соланж долго не давала похоронить Томаса. Когда ей сказали, что он умер, она велела всем выйти из палаты. И сидела там, держа в руках мертвого сына. Шли часы, а она так и сидела и не отдавала Томаса.

Смерть брала свое: он посинел и стал коченеть.

Отец попробовал его отобрать, однако мать только крепче в него вцепилась и закричала: «Его нужно держать в тепле!»

В конце концов трем медсестрам пришлось держать ее за руки, чтобы папа мог забрать тело ребенка из ее скрюченных пальцев.

В день похорон Соланж находилась в психиатрической больнице, в палате для буйных. Она не видела, как опускали в землю маленький гробик.

Откуда я все знаю? Отец, конечно же, не рассказывал, он счел бы это предательством по отношению к Соланж. Но я ведь журналистка, и я раскопала правду. Соланж Ванхейнен, моя мать, после смерти сына лечилась от острого психического расстройства.

Билли почти в том же возрасте, в каком был Томас, когда умер. Глядя на него, я думала о том, как сильно отличается живой ребенок от мертвого.