Отнимать и подглядывать

В цитированном выше словарном определении справедливости есть весьма провокационный пассаж: «Требование соответствия между реальной значимостью отдельных индивидов (социальных групп) и их социальным положением». Самое опасное слово здесь – «реальный». Кто сможет справедливо измерить реальную значимость данного человека или данной группы – и кто согласится с результатами измерения, если оно не в его пользу? Кольхаас был богатым плебеем, а Тронка – бедным аристократом, и каждый действовал в соответствии с собственными представлениями о значимости своей персоны и своей социальной группы. Государство в лице имперского суда унизило Тронку и убило Кольхааса, тем самым восстановив некий баланс, который оно преподнесло народу (кстати, оплакивавшему Кольхааса) как единственно справедливое решение.

Ситуация, сделавшая такое решение возможным, уникальна. Что было бы, если бы коней не нашли или Кольхааса бы поймали? В большинстве случаев не находят и не ловят. И война продолжается.

Очень часто чувство справедливости – это желание, чтобы «все было как было», чтобы прежняя, хорошая жизнь, о которой слагаются мифы и легенды (и которая сама часто есть миф и легенда), была восстановлена во всей своей красоте и полноте (или же была бы построена по утопическим чертежам).

Это невозможно. Невозможно восстановить – вернее, построить – индейский (баскский, чеченский, тамильский) рай. Сделать все как было «до прихода оккупантов». Невозможно искупить унижения, которые столетиями терпела чернокожая община США. А что делать с гастарбайтерами в Европе? С молодежью, которую поманили – коммунизмом или веселым обществом потребления, – а потом бросили? С беднейшей частью рабочего класса? С обманутыми вкладчиками российских банков? Список таких утрат, в принципе не компенсируемых, но чрезвычайно актуальных, можно продолжать и продолжать.

Чувство справедливости – возмещения невозмещаемого – невозможно утолить. Оно двигало и движет «сендеристами», «сапатистами» и прочими лесными и горными братьями. Оно же движет более мирными гражданами, в любой стране составляющими протестный электоральный ресурс, который внезапно может консолидироваться вокруг весьма опасных политических проектов. Или вообще резко двинуться в сторону от стандартных моделей политического действия.

Но это слишком изящные слова. На деле речь идет о радикальном переформатировании самой идеи государства. Нельзя жить в плотном окружении террористов, сепаратистов, городских партизан и контролирующих целые регионы криминальных группировок, делая вид, что то ли их вовсе нет, то ли очень мало, то ли они ни на что не влияют.

Справедливость – вот спусковой крючок будущих перемен, не сулящих быстрого завершения. Это верно и для отдельных стран, и для глобализованного мира. Демократия, принесенная имперскими цивилизаторами на пользу «покоренным угрюмым племенам», сыграла с Белым Человеком жестокую шутку. Бывшие колонии говорят с бывшими метрополиями на общем языке, на языке избирательного права и парламентской процедуры, а теперь и на языке прав человека, толерантности, сохранения этнической, культурной и религиозной идентичности. Возразить нечего, потому что это язык европейской либеральной культуры.

Они (Азия, Африка, Латинская Америка и наши европейско-американские маргиналы) требуют немногого – всего лишь справедливости. То есть чтобы их пропустили в лучшую жизнь без лишних вопросов. Поскольку в прошлом они от нас натерпелись.

Мы (Европа, США и Канада, и в особенности крепкий средний класс) не против справедливости. Но мы в это понятие включаем шлагбаумы на дорогах. Надо иметь пропускное свидетельство, а оно стоит денег. Но денег нет.

Записка о будущем

И все опять начинается по Клейсту. Настойчивые поиски справедливости уводят с торной дороги права в бездонное и бескрайнее мировое подполье. Туда, где в стычках и сговорах полевых командиров, криминальных лидеров и прочей нелегитимной публики кроится и сшивается на живую нитку новая государственность – национальная и, самое главное, транснациональная. Так сказать, «мировое сообщество – 2».

Не случайно письмо, где предсказывалось будущее саксонской династии, оказалось в руках Кольхааса, и не случайно он его проглотил перед смертью, не показав никому. Знание будущего и само будущее принадлежат Кольхаасу. Он символически проглатывает правящую династию, уничтожая и вместе с тем делая частью своего тела, – то есть переформировывает государство по собственным меркам.

Но откуда взялась старуха-цыганка с письмом о будущем, откуда взялся человек, передавший Кольхаасу записку с предупреждением, и почему эта записка подписана именем умершей жены Кольхааса? Кажется, что Клейст здесь предсказал существование подпольных (так и хочется сказать – партизанских) сетей. Имя жены – еще проще. Подпольные мятежники, как правило, создают вокруг себя ауру бессмертия.