Отныне и навсегда

– Так в голову ничего и не приходит, – пожимаю плечами я. – Большую часть взрослой жизни я был сосредоточен на работе. Хотел начать свой бизнес, изобретать всякие штуки. И да, можно заниматься бизнесом и при этом отменно веселиться, из-за чего моя история кажется очень унылой. Но по-настоящему грустно то, что мне очень нравится моя работа. Если бы я точно знал, когда этому придет конец, поступил бы я иначе? Да, наверное, я бы постарался больше путешествовать, подолгу не ложился бы спать по выходным, пробовал бы всякие запрещенные вещества и все такое.

– А как насчет… ну, партнеров? – спрашивает Вита, помешивая в стакане трубочкой воду со льдом.

– Было несколько, – неловко отвечаю я. – Буквально несколько. Со мной очень скучно встречаться. Я не понимаю романтику и не умею делать романтические жесты. Мне все равно, сидеть дома или идти куда-то, и я никогда… – Я смотрю на девушку и понимаю, что во рту вдруг пересохло, и слова не идут. – Ни в кого не влюблялся.

– Каким был твой первый поцелуй? – спрашивает она с озорной улыбкой.

– О нет, – я морщусь. – Совершенно отвратным и унизительным. Я стараюсь его не вспоминать.

– Достижения по работе?

– Ну я патентую свою систему линз. Если она приживется, будет здорово. Она начнет приносить деньги если не мне, так маме и Китти, – говорю я. – Мне интересно мое ремесло, и клиенты довольны, но инженер-оптик – не самая увлекательная профессия. Начнем хотя бы с того, что я не объезжаю город каждый день в попытках решить древнейшую загадку.

– Должен ведь быть какой-то день, в который ты был безмерно счастлив, – говорит Вита.

– Это не какой-то конкретный день, – подумав, отвечаю я. – Скорее совокупность тех, что я провел с мамой и Китти. Отец ушел, когда мы были маленькими; думаю, маме было тяжело, но она защищала нас от всего этого, как могла. Счастливые были времена. Сейчас я это понимаю, хотя раньше мне не всегда так казалось. Мы были близки, нам разрешали быть теми, кем взбредет в голову. Вместо одного в голове всплывает целая коллекция моментов: темные вечера, когда мы сидим за обеденным столом и рисуем, летний пикник и день, проведенный на пляже. Если посмотреть на мою жизнь через мощный телескоп, именно эти дни будут сиять ярче остальных.

Вита ничего не говорит, только смотрит на меня сквозь пляшущий огонек свечи.

– Я тебя расстроил? – спрашиваю я.

– Вовсе нет, – мягко отвечает она. – Хотелось бы и мне провести так время с семьей.

– Я понимаю, что после потери Доминика тебе сложно это представить, – осторожно говорю я. – Но ты еще так молода. Возможно, однажды ты сможешь снова влюбиться и завести семью.

Вита откидывается на спинку, лицо скрывает тень.

– Я не могу иметь детей, – произносит она.

– Ох, Вита, – я опускаю голову совершенно подавленный. – Мне так жаль, я ляпнул, не подумав.

– Ничего, я уже смирилась с этим, – отвечает она. – Но иногда тоскую по весу собственного ребенка, что жмется к моей груди. Видимо, этому было не суждено случиться.

– Тоскуешь? – переспрашиваю я.

– Я потеряла сына, – говорит она, опустив глаза. – Скучаю по нему.

Я медленно пододвигаю ладонь по столу ближе к ней. Ее рука движется навстречу, кончики пальцев соприкасаются. Мы обмениваемся взглядами, полными сочувствия и поддержки.

– Теперь я испортила тебе настроение, – говорит Вита и бросает на меня такой взгляд, от которого кажется, что меня со всей силы ударили под дых.

– Знаешь, – обращаюсь я к ней, с осторожностью изобразив пожатие плечами. – Иногда не так плохо, когда твоя история оказывается не самой трагичной среди остальных.

Губы Виты растягиваются в улыбке.

Я поднимаю бокал, она следует моему примеру. Мы смотрим друг на друга поверх свечи. Я мог бы целую вечность всматриваться в звездные глубины ее глаз.

– Ты сказала мне запечатлевать прекрасные моменты жизни, – говорю я. – Я смотрю на тебя и понимаю, что это один из них.

Вита опускает взгляд и начинает рыться в сумочке в поисках карты. На щеках заметен румянец.

– Я не хотел тебя смутить, – поспешно говорю я.

– Ты меня не смутил, – отвечает она. Водопад волос и взмахи ресниц скрывают выражение ее лица. – Я просто не привыкла к таким ощущениям.

Оплатив счет ровно пополам, на чем настояла Вита, мы выходим на Блидинг-Харт-Ярд и неспешно шагаем в сторону Грэйт-Рассел-стрит. Вечер теплый, из распахнутого окна одного из домов доносится музыка. Воздух пахнет деревьями и выхлопными газами.

– Я знаю одну интересную историю про Блидинг-Харт-Ярд[5]. Моя пожилая соседка обожает слушать ее в бессонные ночи, – говорит Вита, когда мы останавливаемся на углу улицы.

– Ты рассказываешь своей соседке сказки на ночь?

– Я уже давно ее знаю, – объясняет она. – Я забочусь о ней, а она – обо мне. Мэрайя – моя семья.

– Очень мило, – говорю я. – Расскажешь мне эту историю?

– Ну, – она улыбается, предвкушая удовольствие от повествования. – Легенда гласит, что во время бала в особняке молодая и прекрасная леди Хаттон производила на мужчин такое впечатление, что они выстраивались в очередь, надеясь потанцевать с ней.

– Знакомо, – говорю я. – Куда бы я ни пошел, женщин так и тянет ко мне.