Покоренные панским оружием казаки снова принесли, как и пять лет назад, торжественную присягу на верность королю и республике. После присяги вписаны были в шеститысячный реестр заслуженные казаки, которых исключили было из него за их вины. Войско Запорожское взялось наблюсти, чтобы все выписчики разошлись по своим домам. Старшим казацким коронный гетман приказал быть Тимошу Михайловичу (казаки называли его Тимошем Орендою, или Арендаренком), как человеку, по словам документа, доказавшему свою верность, мужество и опытность в рыцарских делах Речи Посполитой. Этот старший произнес отдельную присягу, которою обязывался воспрещать хождение на Запорожье казакам, не состоящим на королевской службе, не сзывать в купы ни охотников, ни выписчиков, напротив карать всех, кто бы отважился это делать. Вслед за своим старшим, войско присягнуло сжечь все морские челны, и тех, которые не состояли на королевской службе, не принимать к себе ни на Запорожье, ни на Украине.
Так было уничтожено польско-русскою республикою четвертое посягательство добычников на овладение продуктами чужого труда.
Не может быть, чтобы защитнику её домовитых и промышленных классов не было известно, что казацкий мятеж поддерживался отчасти и православным духовенством.
Дошедшая до нас «Львовская летопись», писанная одним из современных священников, свидетельствует, что тогдашнее духовенство наше имело превратное понятие о характере государственных деятелей с одной стороны и казацких демагогов с другой. В ней, например, говорится, будто бы коронное войско, на походе в Украину, избивало всех малоруссов без разбора, единственно за то, что они — русь; будто бы Конецпольский прибыл в Украину с великим гневом на казаков и на всех малоруссов; будто бы доминиканцы освятили ему меч на искоренение руси, и будто бы он выпросил у казаков мир, под условием, чтобы казаков было хоть сто тысяч.
Эти и другие сказки, повторяемые доныне, как достоверные факты, в свое время должны были сильно действовать на образование мнений в малорусском невежественном обществе. Их, без сомнения, фабриковали не одни казаки, но и приходские попы заодно с монахами.
О подучиванье казаков против шляхты со стороны попов и монахов сохранились известия в переписке весьма почтенных представителей землевладельческого класса в Малороссии, и казацкие петиции на сейм, сочиняемые духовными лицами, если не протестантами, казацкие посольства в Москву, направляемые и даже сопровождаемые духовными людьми, говорят нам, что эти известия заключают в себе добрую долю правды. Но в современных письменах не сохранилось, даже и в виде клеветы, свидетельство, чтобы Конецпольский, в качестве усмирителя казацкого бунта, принимал карательные меры против православного духовенства. Напротив, по сказанию того же львовского летописца, при особе коронного гетмана находилось пять православных священников, очевидно, для успокоения умов на счет его прибытия в Украину [44]. Далее львовский летописец представляет Конецпольского явным противником церковной унии (каким был и его современник Лев Сопига). По дошедшему до него слуху, коронный гетман, осматривая кровавое поле битвы, говорил со слезами: «Вот она уния: лежит русь вместе с поляками»!
Казаки были так решительно направлены духовенством к исканию московского подданства, что, по заключении Переяславских пактов, сделали новую попытку перейти под высокую царскую руку. Но Москва в то время не довела еще своих донцов до присяги на подданство царю: ей было бы не по силам перерабатывать разом две вольницы в полезные для государства орудия, и она отклонила искательство днепровцев, как и в 1625 году. Будь она так неосторожна и самоуверенна, как Польша, разбойный элемент, выработанный свирепым деспотизмом Грозного с одной стороны и феодальными порядками Польши с другой, воспреобладал бы в ней над элементом государственно-хозяйственным, и наверное бунт Стеньки Разина сопровождался бы в Царской земле руиною, какую устроил в земле Королевской Богдан Хмельницкий.
Глава VII.