Отпечатки

— Да, — кивнула она — уже решительнее и, кажется, вполне довольная (не странно ли, поразилась Дороти: все эти американские горки детских настроений?) — Да. А если их выбрал Лукас, значит, они точно хорошие, правда, мамочка? Лукас никогда не ошибается. Хочу, чтобы все были как Лукас. Правда, чудесно было бы?

— Да… — замялась Дороти. — Да. Да — наверное, было бы чудесно. Но у нас ведь есть настоящий Лукас, верно? И его нам всем за глаза хватит. Человеку нужен только один Лукас.

Мэри-Энн яростно закивала.

— Он… великий, — безапелляционно провозгласила она. И, глядя на Дороти, твердо прибавила: — Я его ужасно люблю.

— Да, он такой, — согласилась Дороти. — И мы все его любим. Пойдем, солнышко, — поднос у меня, так что просто неси за мной печенье, хорошо? Ай! Осторожнее, милая… не тяни так мамочку — я чуть все не уронила. Ну что такое, Мэри-Энн?

И ее глаза, ах, ее глаза — когда глаза Мэри-Энн снова уперлись в нее, такие огромные, круглые, вот-вот брызнут слезами, от которых, Дороти знала, она и сама немедленно разрыдается… в этот миг она почти ненавидела своего трижды проклятого мужа, далекого отца этого хрупкого существа. Почти, да — но никогда, о черт, никогда совершенно. Если бы только она могла срезать с себя лохмотья былой нежности и заботы, броситься в пропасть, в бездну, в грязь, взорвавшись каскадом раскаленных докрасна брызг чистой, злой, острой, как шипы, ненависти — быть может, ее излечило бы подобное кошмарное прижигание? Нет. Не судьба. Похоже, она обречена на выматывающую слабость и болезненные воспоминания обо всем, что она в нем любила и так хотела вернуть.

— Лукас… — начала Мэри-Энн медленно — будто сомневалась, вдруг то, что она собиралась произнести (даже прошептать, и только мамочке), — грязно и порочно. — Он ведь никогда, правда, мамочка? Никогда от нас не уйдет.

По крайней мере сейчас Дороти могла во всю глотку дать выход своему осуждению столь дикой и невообразимой мысли.

— Лукас? о господи, Мэри-Энн — о чем ты говоришь? Мы же все собрались здесь только благодаря Лукасу. Гм? Лукас — это и есть мы, правильно, дорогая? Как он может нас покинуть?

— Я знаю… я знаю, мамочка, конечно, знаю. Просто иногда… некоторые люди уходят. Я вот что. Хотела сказать.

— Я знаю, цыпленочек. Я знаю. Слушай, пошли уже — бери печенье и пошли, ага? Вот умница. Бедняжка Кимми — она, должно быть, уже в отчаянии.

Примерно так и оказалось.

— Черт! — выдохнула Кимми, когда они вернулись. — Я уж думала, вы спать завалились. Дай мне «Фиг Ньютон»[25] — надо поднять сахар. Два «Фиг Ньютона». Послушай, До, — как тебе картинки? Не хуже последней партии? Лучше? Что скажешь, Мэри-Энн? Мне нравится эта. Я люблю, когда много красного.

Дороти поставила поднос. Все трое принялись грызть печенья и разглядывать свежие полотна, выстроенные вдоль стены.

— По-моему, хороши, — заключила Дороти. — Галереям понравятся. Эти, полосатые, самые коммерческие, да?

— Коммерческие! — загоготала Кимми. — Ты что, смеешься? Они проданы еще до того, как я их вывешиваю. Я на реальном подъеме. Я тебе говорю — эти детки продаются так быстро, что я не знаю, наберется ли сколько надо для выставки. Улетают по пятнадцать тонн за штуку, грех жаловаться. Что-то кофе подостыл…

— Правда? Извини. Мы заболтались. А как дела с кубом, Кимми? Ты собираешься — это будет серия?

— Пожалуй, можно. Глянем, как пойдет, да?

— Я не… понимаю, — сказала Мэри-Энн. — В смысле — мамочка один раз мне объясняла, но я все равно не совсем поняла. То есть — если Лин и Ларри делают все эти вещи, как получается?..

— Ха! — засмеялась Кимми. — Как получается, что я ставлю на них свое имя, а? Детка — ты не оригинальна. Понимаешь, солнышко — искусство, сама суть искусства, да? Сейчас все пересматривается — все меняется по серьезу. Сейчас самое главное — концепция. Идея. Понимаешь? Так вот, куб. Я думаю: эй, перспексовый куб с перьями. Кто-нибудь уже такое делал? Ребятки из «Бритарта»?[26] Кто-нибудь? Вряд ли. Так почему бы и нет — и кто знает? Мы имеем огромный успех, запускаем серию — красный куб, зеленый, синий — въезжаешь, солнышко? Может, перья как-нибудь меняем. И в результате у нас на руках икона. Мы продаем ее за сколько? Скажем, тысяч за восемь или девять, самый первый — прощупываем почву. Мой агент, Марти, да? Он забирает три себе, потому что он маленький жадный сутенер и ворюга — но знаешь что: я его просто обожаю, вот что я тебе скажу. Ларри — ему мы дадим пару сотен, Лин получит сотен пять-шесть, допустим, за то, что, ну, все вместе собрала… а остальное, сладенькая моя, достанется мамочке. Нам. Тонны четыре. Ну как, круто? Поэтому я так думаю: концепция, детка. Отлично! Так что — Рембрандт? Ван Не Смог? Грызите локти, ребята. Понимаешь?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ