Простите. Опять отвлекся. Просто здесь все так ловко увязано, понимаете — все имеет свое логичное место в естественном ходе вещей, совсем как в старые времена. Когда день тек за днем, и не надо было каждый свой шаг планировать, а затем
Еще кое-что насчет этих свечей. Только что вспомнил. Наверное, память подстегнуло мимолетное явление Уны в очаровательной ночнушке со складочками и розовым бантиком на круглом отложном воротничке — она спешила в постель, поскольку холод уже кусается. Однажды, довольно рано — кстати, вскоре после того, как мне пришла в голову идея со свечами, — я пришел в спальню, ну, не знаю… может, быстрее, чем она ожидала, и, ну… (о боже, знаете, — понятия не имею, почему вам рассказываю, честно, не знаю… наверное, это просто в своем роде естественное продолжение почти навязчивой открытости, царящей здесь, — здесь, да, и вокруг нас)… ну, в общем — Уна уже забралась под одеяло, видите ли, она лежала спиной ко мне и лицом к стене — и под одеялом было много, гм… шевелений, скажем так: люпиново-розовое стеганое покрывало подвергалось опасности уползти и слететь на пол. Ритмичные хрипы полнейшего неверия, кои издавала кровать, очень быстро обрели подпевки в моем исполнении. Я сначала подумал, может, мне уйти. А потом подумал: нет — нет-нет, здесь, в этом месте, Уна и я — близость, вот главное, верно? Поэтому я совершенно не должен оставаться один-одинешенек. Так что я осторожно положил на место все покрывала (она еще не знала, что я здесь, понимаете — вполне объяснимо в подобных обстоятельствах: она, несомненно, была уже на полпути в прекрасные дали), и вдруг увидел ее задранную фланелетовую ночнушку и крепко зажатую в напряженных пальцах одну из наших доселе белых и невинных, совершенно безукоризненных хозяйственных свечей. Возможно, голос мой был слишком строг, когда я довольно холодно произнес: пожалуйста, Уна, — не