Отпрыск Древа. Жилища Исзма

Омон Божд безразлично обратился к Мерритту Эндервью: «Для вас здесь нет ничего любопытного. Возможно, вам пора последовать за своей супругой».

Эндервью медленно повернулся на каблуках и удалился.

У Фарра дрожали колени. Перед ним разверзлись глубины, которые он не в силах был измерить, сплетения ускользавших от понимания побуждений и целей… Он опустился на койку, понимая только одно, и это понимание вызывало жгучую обиду: его провели на мякине, он попался на удочку.

«Прекрасный предлог для того, чтобы убить человека, не правда ли? – заметил исзик. – По меньшей мере в рамках законов и представлений, принятых на Земле».

Фарр быстро поднял глаза – замечание Божда носило явно иронический характер. Но ему пришлось ворчливо признать: «Надо полагать, вы спасли мою шкуру, чего бы она ни стоила».

Божд сделал такое движение, будто рассматривал Фарра через несуществующий лорнет: «Все это несущественно».

«Не с моей точки зрения, – возразил Фарр. – Мне дорога моя шкура».

Исзик собрался уходить.

«Подождите! – остановил его Фарр и поднялся на ноги. – Я хотел бы знать: чтó происходит?»

«Разве это не ясно?»

«Может быть, я глуп».

Исзик задумчиво посмотрел Фарру в лицо: «Пожалуй, находясь в центре событий, вы не видите ситуацию со стороны».

«Вы работаете на Сзекр?» – спросил Фарр.

«За пределами Исзма каждый исзик работает на Сзекр».

«Так чтó же происходит? Почему супруги Эндервью решили заманить меня в ловушку?»

«Рассмотрев все „за“ и „против“, они решили, что опасность, которую вы собой представляете, перевешивает вашу полезность».

«Уму непостижимо! Что это значит?»

Омон Божд сосредоточил на Фарре все сегменты глаз и ответил так, словно размышлял вслух: «Каждый момент существования – новое чудо. Подумайте о бесчисленных вариантах и возможностях, подстерегающих нас каждую секунду – о перспективах, ведущих в будущее. Мы идем только по одному пути, а другие… кто знает, куда они ведут? Таково вечное чудо сознательной жизни, величественная неопределенность каждого следующего мгновения, тогда как прошлое – непрерывно разворачивающийся ковер, обнажающий орнамент бытия».

«Да-да», – буркнул Фарр.

«Наши умы притупляются, привыкая к чудесам бытия – они слишком настойчивы и разнообразны, слишком многочисленны для нашего сознания, – Божд наконец отвел глаза от Фарра. – И с этой точки зрения все, что произошло – не больше и не меньше одного вдоха и выдоха».

Фарр сдавленно произнес: «Дышать я могу сколько угодно. Умереть я могу только однажды, и это создает определенную разницу в практическом отношении. По-видимому, вы тоже так считаете – и я не могу не признать, что я у вас в долгу. Но… почему?»

Омон Божд снова взмахнул воображаемым лорнетом: «Конечно же, исзики мыслят не так, как земляне. Нам свойственны, однако, некоторые общие инстинкты – в том числе уважение к жизни и стремление помогать тем, кого мы знаем».

«Понятно, – отозвался Фарр. – Значит, вы действовали, исходя исключительно из дружеских побуждений?»

Божд поклонился: «Можете рассматривать это таким образом. А теперь позвольте пожелать вам спокойной ночи». Он вышел из каюты.

Обессиленный, Фарр опустился на койку. За несколько минут супруги Эндервью превратились из доброжелательного, хотя и несколько замкнутого проповедника и его привлекательной супруги в пару безжалостных убийц. Но почему? Почему?

Фарр качал головой – он ничего не понимал. Субкомендант Сзекра упомянул о ядовитом шипе и отравленном виски: по-видимому, агенты-исзики уже трижды спасли ему жизнь. Фарр раздраженно вскочил, подошел к двери, отодвинул ее и выглянул наружу. Справа и слева блестела полоса серого стекла. Над головой тянулась такая же полоса коридора, ведущего к каютам верхней палубы. Фарр потихоньку выскользнул в коридор, прошелся до конца помоста и заглянул в салон через арочный проход. Два молодых туриста, инженер-сантехник и пара исзиков играли в покер. Исзики очевидно выигрывали: нижние сегменты их глаз сосредоточились на картах, тогда как верхние наблюдали за лицами противников.

Фарр отвернулся и взобрался по лестнице на верхнюю палубу. Здесь царила тишина – если не считать привычных приглушенных корабельных звуков: вздохов насосов, бормотания циркулирующих потоков воздуха, неразборчивых фраз, доносившихся из салона.

Фарр нашел каюту с табличкой «Мерритт и Антея Эндервью» на двери. Он колебался. Прислушиваясь, он не уловил никаких голосов, никаких шорохов. Подняв руку, чтобы постучаться, Фарр задержался, вспомнив рассуждения Омона Божда о чудесах бытия и о бесконечном разнообразии путей, ведущих в будущее… Он мог постучаться – или вернуться к себе в каюту. Он постучался.

Никто не ответил. Фарр взглянул направо, налево – вокруг никого не было. Он все еще мог вернуться к себе. Фарр попытался открыть дверь. Панель отодвинулась. В каюте было темно. Фарр нажал локтем на выступ стены: каюта ярко осветилась. Оцепеневший Мерритт Эндервью сидел на стуле, глядя прямо перед собой широко открытыми немигающими глазами.

Фарр понял, что проповедник мертв. Антея Эндервью лежала на нижней койке, спокойная и собранная.