Отпущение грехов

В какой-то момент я внезапно осознал, что больше не испытываю ненависти, больше не воспринимаю его как заклятого врага, и как только я это обнаружил, меня стал бить озноб, а лоб покрылся испариной. Он сумел сломать мою ненависть, так же как сумел сломать душу Эллен, которая сейчас там, в купе; он охотится на людей, и силу, толкнувшую его тогда на драку в Сент-Поле, черпает в своей власти над ними, но эта сила, даже угасающая, вспыхивающая лишь редкими всполохами, все еще неодолима.

Видимо, он почувствовал перемену в моем отношении, потому что вдруг тихо, почти жалостливо произнес:

— Лучше бы тебе уйти.

— И не подумаю, — выдавил из себя я.

— Дело твое, приятель.

Он по-дружески меня предупредил. Он понимает, что я уже на грани, потому и предупредил. Жалко ему меня. Шел бы я куда подальше, пока не поздно. Ритм его очередной атаки был утешительно плавным, в такт ударам в голове прозвучало: «Лучше бы мне уйти — и тогда он зацапает Эллен». Тихонько вскрикнув, я выпрямился в кресле.

— Что тебе нужно от этой девочки? — спросил я. Голос мой дрожал. — Хочешь сделать из нее гулящую шлюху?

Во взгляде его забрезжило тупое удивление, казалось, я разговаривал с животным, которое не понимает, за что его наказали, в чем оно провинилось. После секундного колебания я решил пойти ва-банк:

— Тебе ее больше не видать; она мне поверила.

Он сразу почернел от злобы и завопил:

— Все ты врешь! — От его голоса мне стало холодно, как от прикосновения ледяных пальцев.

— Она поверила мне, — повторил я. — Тебе до нее не добраться. Ты ей уже не страшен!

Он сумел обуздать свою ярость. Его взгляд сделался вкрадчиво-ласковым, а на меня вдруг снова накатила знакомая странная слабость и апатия. К чему все это? К чему?

— У тебя слишком мало времени, — через силу произнес я, и тут меня осенило, я внезапно понял, что произошло. — Ты умираешь, тебя подстрелили где-то по дороге! — И только в этот момент я увидел то, чего до сих пор не замечал: на лбу его темнело круглое отверстие, будто от гвоздя на стене, где прежде висела картина. — Ты умираешь. Тебе осталось несколько часов. Все. Домой тебе уж не съездить!

Лицо его исказила гримаса, оно больше не было человеческим, ни живым ни мертвым. Помещение наполнилось холодным воздухом и одновременно — ужасающими звуками: это было нечто среднее между кашлем и хохотом, он продолжал стоять, от него несло смрадом бесстыдства и святотатства.

— Это мы еще посмотрим! — прорычал он. — Я покажу тебе…

Он сделал шаг в мою сторону, потом второй, и было такое ощущение, что за его спиной — распахнутая дверь, дверь в зияющую бездну небывалого мрака и подлости. А после раздался предсмертный протяжный стон, то ли его самого, то ли этот стон несся из бездны… И в этот момент та гибельная клокочущая сила окончательно исторглась — вместе с долгим свистящим вздохом, он опустился на пол.

Не знаю, сколько времени просидел я там, оглушенный страхом и дикой усталостью. Следующее, что зафиксировала память, — это начищенные до блеска ботинки сонного проводника, пересекающего курительную, а за окном — стальные фонари Питтсбурга, свет которых вспарывал плоскую ночную черноту. А еще на кушетке в углу темнело что-то длинное — чересчур эфемерное, если это человек, а для призрака, напротив, чересчур плотное. Но чем бы оно мне ни казалось, это было нечто безжизненное, окончательно умершее.

Через несколько минут я подошел к купе и открыл дверь. Эллен лежала на том же месте и спала. Свежий румянец сменился болезненной бледностью, но тело ее больше не было сковано напряжением, а дыхание было ровным и чистым. Проклятое наваждение отступило, истерзав и опустошив душу, но теперь она снова стала собой, моей обожаемой Эллен.

Я поправил подушку, накрыл Эллен одеялом, выключил свет и вышел в коридор.

III

Приехав домой на пасхальные каникулы, я чуть ли не на следующий день отправился в тот ресторанчик с бильярдом, в двух шагах от площади Семь углов. Кассир, разумеется, никак не мог меня вспомнить, ведь несколько месяцев прошло, да и пробыл я у них тогда совсем ничего.

— Я ищу одного человека, который, по-моему, к вам часто заходил.

Описал я его довольно подробно, кассир тут же обернулся к замухрышистому типу, который сидел с таким видом, будто у него срочное важное дело, но он никак не вспомнит, какое именно.

— Эй, Коротышка, поговори лучше ты с этим парнем. Наверняка ему нужен Джо Варленд.

Замухрышка осмотрел меня с обычной для этой братии подозрительностью. Я подошел и сел рядом с ним.

— Джо Варленд помер, парень, — процедил он сквозь зубы. — Зимой.

Я снова описал его — его пальто, его котелок, его беззвучный смех и привычно настороженный хищный взгляд.

— Ну точно он, Джо Варленд. Только можешь его не искать, помер он.

— Я хочу кое-что о нем узнать.

— А что узнать-то?

— Ну, например, чем он занимался.

— А я почем знаю?

— Послушай! Я не из полиции. Просто хочу узнать, какой у него был характер, привычки. Он сам давно в могиле, так что ты его уже никак не подведешь. А я никому ни слова, железно.