Отпущение грехов

Все так и ахнули. Роксана поймала равновесие, тихо вскрикнула и стремительно поднялась на ноги. Такого потрясения она еще никогда не испытывала. Такое, да еще от Джефри — воплощенной доброты и заботы; этот инстинктивно-жестокий жест.

Аханье переросло в молчание. Десяток глаз обратились к Джефри, у которого был такой вид, будто бы он увидел Роксану впервые. На лице его медленно проступило недоумение.

— Как… Роксана… — проговорил он с запинкой.

В десятке мозгов мелькнуло подозрение, мысль о скандале. Неужели за внешней маской нежно влюбленной четы скрывается некая тайная неприязнь? А что еще может означать этот гром среди ясного неба?

— Джефри!

В голосе Роксаны звучала мольба, смешанная с ужасом и испугом; впрочем, она прекрасно знала, что это недоразумение. Ей и в голову не пришло укорить мужа или обидеться. Она произнесла его имя с дрожью увещевания. «Скажи мне все, Джефри, — звучало в этом слове. — Скажи Роксане, своей любимой Роксане».

— Как, Роксана… — повторил Джефри. Изумление на лице сменилось болью. Судя по всему, он испугался не меньше, чем она. — Я не специально, — продолжал он. — Ты меня напугала. Мне… мне показалось, что на меня напали. Я… господи, какой идиотизм!

— Джефри! — В голосе снова звучала мольба, воскуренная к некоему неведомому богу сквозь эту новую непроницаемую тьму.

Потом оба поднялись, оба распрощались — с запинками, с извинениями, с пояснениями. Сделать вид, что ничего не случилось, никто не пытался. Это выглядело бы святотатством. Джефри в последнее время не очень хорошо себя чувствовал, рассуждали оба. Часто нервничал. Но фоном для всех этих мыслей оставался необъяснимый ужас этого удара — изумление от того, что на миг между ними разверзлась эта пропасть, его гнев и ее страх, а теперь вместо этого — обоюдное чувство вины, безусловно недолговечное, но требующее, чтобы мостик через него перебросили незамедлительно, пока еще не поздно. Что за бурные воды несутся прямо у них под ногами, откуда этот ярый блеск из безвестной бездны?

В машине, в свете полной луны, он сбивчиво заговорил. Это… он и сам не в состоянии это объяснить, сказал он. Он думал про покер, полностью погрузился в игру, и когда она коснулась его плеча, он решил, что на него напали. Напали! Он отчаянно цеплялся за это слово, прикрываясь им как щитом. То, что прикоснулось к нему, вызывало у него ненависть. А когда он взмахнул рукой, все прошло — вся эта нервозность. Больше ему сказать было нечего.

Глаза у обоих наполнились слезами, и они зашептали слова любви, прямо там, под распростертым покровом ночи, — а мимо проносились примолкшие улицы Марло. Позднее, уже в постели, оба успокоились. Джефри возьмет неделю отпуска — побездельничает, отоспится, погуляет по округе; глядишь, нервозность и пройдет. Когда это решение было принято, Роксану объяло чувство защищенности. Подушка под щекой сделалась мягкой и приветливой, кровать показалась широкой и белой и совершенно надежной в рассеянном свете, лившемся в окно.

Пять дней спустя, когда в конце дня повеяло прохладой, Джефри схватил дубовый стул и швырнул его в окно собственной веранды. А потом свернулся на кушетке, точно маленький ребенок, жалобно плача, призывая смерть. Кровяной сгусток размером с бусину разорвал сосуд в его мозгу.

III

Бывает такой кошмар наяву, который настигает после одной-двух бессонных ночей, чувство, которое приходит на рассвете вслед за сильной усталостью: будто бы вся жизнь вокруг разительно переменилась. Речь идет о совершенно отчетливом убеждении, что нынешнее твое существование — это боковой побег жизни и связан он с этой жизнью так же, как связана картинка на экране или отражение в зеркале: люди, улицы и дома — всего лишь проекции смутного бессистемного прошлого. Именно в таком состоянии и пребывала Роксана в первые месяцы болезни мужа. Спала она только тогда, когда падала с ног от изнеможения; просыпалась в каком-то тумане. Долгие, полные рассудительности консультации, неявная аура болезни в коридорах, внезапные шаги на цыпочках по дому, где раньше раздавался веселый топот, а самое главное — бескровное лицо Джефри на фоне подушек в той самой постели, где когда-то они спали вдвоем: все эти вещи пригасили ее жизнерадостность и необратимо прибавили ей лет. Врачи не лишали ее надежды — но не более того. Долгий отдых, говорили они, полный покой. В итоге все житейские хлопоты легли на Роксанины плечи. Она оплачивала счета, следила за состоянием его банковских вкладов, переписывалась с издателями. Почти не выходила из кухни. Выучилась у сиделки, как готовить мужу еду, и месяц спустя взяла на себя весь уход за больным. Сиделку пришлось отпустить из соображений экономии. Одна из двух ее горничных-негритянок примерно тогда же взяла расчет. Роксана постепенно поняла, что до того они жили от публикации одного рассказа до публикации следующего.